Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №01 за 1974 год
Он посмотрел на меня впервые с начала своего повествования.
И женщина, которая была его сестрой, хотя казалась седовласой матерью, тоже наконец отважилась поднять глаза на меня.
— Постой, — спросил я, — а люди в Дублине знают об этом?
— Кое-кто. Кто знает, тот завидует. И ненавидит меня, поди, за то, что казни и испытания, какие бог на нас насылает, меня только краем задели.
— И полиция знает?
— А кто им скажет?
Наступила долгая тишина.
Дождь барабанил в окно.
Будто душа в чистилище, где-то стонала дверная петля, когда кто-то выходил и кто-то другой входил.
Тишина.
— Только не я, — сказал я.
— Слава богу...
По щекам сестры катились слезы.
Слезы катились по чумазому лицу диковинного ребенка.
Они не вытирали слез, не мешали им катиться. Когда слезы кончились, мы допили джин и посидели еще немного. Потом я сказал:
— «Ройял Иберниен» — лучший отель в городе, я в том смысле, что он лучший для нищих.
— Это верно, — подтвердили они.
— И вы только из-за меня избегали самого доходного места, боялись встретиться со мной?
— Да.
— Ночь только началась, — сказал я. — Около полуночи ожидается самолет с богачами из Шаннона.
Я встал.
— Если вы разрешите... Я охотно провожу вас туда, если вы не против.
— Список святых давно заполнен, — сказала женщина. — Но мы уж как-нибудь постараемся и вас туда втиснуть.
И я пошел обратно вместе с этой женщиной и ее малюткой, пошел под дождем обратно к отелю «Ройял Иберниен», и по пути мы говорили о толпе, которая прибывает с аэродрома, озабоченная тем, чтобы не остаться без стопочки и без номера в этот поздний час — лучший час для сбора подаяния, этот час никак нельзя пропускать, даже в самый холодный дождь.
Я нес младенца часть пути, чтобы женщина могла отдохнуть, а когда мы завидели отель, я вернул ей его и спросил:
— А что, неужели за все время это в первый раз?
— Что нас раскусил турист? — сказал ребенок. — Это точно, впервые. У тебя глаза, что у выдры.
— Я писатель.
— Господи! — воскликнул он. — Как я сразу не смекнул! Уж не задумал ли ты...
— Нет-нет, — заверил я. — Ни слова не напишу об этом, ни слова о тебе ближайшие пятнадцать лет, по меньшей мере.
— Значит, молчок?
— Молчок.
До подъезда отеля осталось метров сто.
— Все, дальше и я молчок, — сказал младенец, лежа на руках у своей старой сестры и жестикулируя маленькими кулачками, свеженький как огурчик, омытый в джине, глазастый, вихрастый, обернутый в грязное тряпье. — Такое правило у нас с Молли, никаких разговоров на работе. Держи пять.
Я взял его пальцы, словно щупальца актинии.
— Господь тебя благослови, — сказал он.
— Да сохранит вас бог, — отозвался я.
— Ничего, — сказал ребенок, — еще годик, и у нас наберется на билеты до Нью-Йорка.
— Уж это точно, — подтвердила она.
— И не надо больше клянчить милостыню, и не надо быть замызганным младенцем, голосить под дождем по ночам, а стану работать как человек, и никого стыдиться не надо — понял, усек, уразумел?
— Уразумел. — Я пожал его руку.
— Ну ступай.
Я быстро подошел к отелю, где уже тормозили такси с аэродрома.
И я услышал, как женщина прошлепала мимо меня, увидел, как она поднимает руки и протягивает вперед святого младенца.
— Если у вас есть хоть капля жалости! — кричала она. — Проявите сострадание!
И было слышно, как звенят монеты в миске, слышно, как хнычет промокший ребенок, слышно, как подходят еще и еще машины, как женщина кричит «сострадание», и «спасибо», и «милосердие», и «бог вас благословит», и «слава тебе, господи», и я вытирал собственные слезы, и мне казалось, что я сам ростом не больше полуметра, но я все же одолел высокие ступени, и добрел до своего номера, и забрался на кровать. Холодные капли всю ночь хлестали дребезжащее стекло, и, когда я проснулся на рассвете, улица была пуста, только дождь упорно топтал мостовую.
Перевел с английского Л. Жданов
Загадок непочатый край
Небо легло на крыши фрунзенских домов и тяжело провисло над заснеженным асфальтом улиц. Безостановочно и густо сыпал снег.
Вокруг старинного особняка, здания Института геологии, теснились пышные сугробы. Тропу к упрятанному в глубине двора приземистому флигелю — «резиденции» географов — пришлось торить по снежной целине.
В какой-то миг мне показалось, что Умурзаков сокрушается по поводу происходящего на улице:
«...Снега, здесь накопившиеся, обратились в ледяные глыбы, которые не тают ни весной, ни летом. Гладкие поля твердого и блестящего льда тянутся в беспредельность и сливаются с облаками. Путь пролегает нередко между нависшими с обеих сторон ледяными пиками и через высокие ледяные массы. Проходят этими льдами с тяжким трудом и большими опасностями, под постоянными порывами пронзительного ветра и снежного вихря, так что даже в теплых сапогах и меховом платье стужа проникает до костей. Нет сухого места, чтобы прилечь или поесть. И пищу варить, и спать приходится на льду...»
Снежные вихри бесновались за окном, порывы ветра сотрясали флигель и заглушали голос Умурзакова. Книге, которую читал ученый, было на вид не менее ста лет. Строкам, звучавшим в унисон с метелью, — чуть ли не полтора тысячелетия. Тысячу триста сорок лет назад их написал один буддийский проповедник, пробиравшийся в Индию через Тянь-Шань и заблудившийся, в снежную бурю на заоблачных перевалах. Проповеднику повезло — преодолев тянь-шаньские хребты, он спустился к Большому Прозрачному озеру — Иссык-Кулю, выбрался в Чуйскую долину, задержался в Суябе — столице Западнотюркского каганата, чтобы засвидетельствовать свое почтение кагану, через Талас и Фергану прошел до Самарканда и, наконец, через Балх и Афганистан добрался-таки до колыбели буддизма.
Успех в подобном путешествии — случай в те времена не частый. Многим из тех, кто пробовал проникнуть на территорию теперешней Киргизии, пришлось вернуться с полпути. Иным и вовсе не пришлось увидеть дома... В каменной путанице гор, в пекле пустынь и бесконечности степей терпели крах и поворачивали восвояси даже отлично снаряженные и многочисленные экспедиции.
Князь Александр Бекович Черкасский был в числе тех, кому вернуться не пришлось... Смелый исследователь, выдающийся географ пал жертвой подлого предательства, не завершив великих начинаний.
Кто-то из современников Черкасского, сопровождавших. Петра I при посещении Французской академии наук, писал: «...государь Петр Великий... подарил Академии наук карту Каспийского моря совсем иного вида, нежели прежние карты, географами об оном изданные. Она принята была с отменным удовольствием и с чрезвычайным почтением, и тот час признан он был почтеннейшим и знаменитейшим Парижской академии членом». Восторг маститого собрания понятен — точная карта берегов Каспия в корне меняла представление географов Европы об этом море. Ее создание по праву было объявлено научным подвигом, и автор по достоинству награжден званием члена знаменитой академии.
Правда, награду он не получил. Капитан-поручик Черкасский — виновник этого академического торжества — выступил в тот же самый день с двухтысячным отрядом из Гурьева по направлению к Хиве — в свою последнюю, трагично оборвавшуюся экспедицию. Черкасский шел на поиски Яркенда, с тем чтобы взять «под руку» русского царя его богатые «песошным золотом» окрестности. Он уже знал, что к «золотому городку» нужно идти по Сырдарье в верховья главного ее притока — пересекающего всю Киргизию бурного и несудоходного Нарына. Люди, заранее отправленные на разведку, уже доставили ему «чертеж пути» от Каспия до Намангана... Стоит отметить, что на этот раз поиски золота являлись не единственной и далеко не основной задачей экспедиции. Петр поручил Черкасскому установить дипломатические отношения с хивинским и бухарским ханами, чтобы с их помощью осуществить один из самых грандиозных замыслов эпохи — создать единый водный путь из Петербурга в Индию по Волге, Каспию, Амударье и Пянджу. Для «исполнения сего» князю предписывалось преградить плотиной течение Амударьи и повернуть ее на запад по обнаруженному русскими первопроходцами «старому руслу». Иначе — восстановить течение Узбоя, соединявшего когда-то Каспий с Амударьей.
Замысел был едва ли выполним. — это и в наши дни нелегкая работа. Но убедиться в том Черкасский не успел. Хан Шир-Газы, в то время правивший Хивой, хитростью заманил отряд в ловушку — он решил любой ценой не допустить «неверных» в Азию. Хан целовал коран и клялся в дружбе, в то время как его подручные уже готовили кровавую резню, стянув к Хиве двадцатитысячное войско. Русских солдат и казаков разоружили, частью, связав, угнали в плен, частью на месте изрубили саблями. Князь Александр Бекович Черкасский, мирный посол своей страны, принял мучительную смерть: «...вывели из палатки господина князя Черкасского, и платье все с него сняли, оставили в одной рубашке, и стоячего рубили саблею и отсекли голову...»
