Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №11 за 1990 год
Предположение относительно праздников оказалось правильным. Утром девятого ноября конвоир отвел Побережника в кабинет кого-то из начальства, где ему... предъявили постановление об аресте.
Началось следствие. Нет, к нему не применяли «мер физического воздействия», как к другим, потому что знали: бесполезно, у этого человека железная воля. В софийском застенке его так истязали, что за неделю он поседел, сломали ребра, но ничего не добились. Вместо этого следователи — сначала некий Ильин, а затем молоденький лейтенант Петр Хлебников — избрали тактику ночных допросов. Вызывали обычно вскоре после отбоя и отправляли обратно в камеру за час-полтора до подъема. Днем надзиратели строго следили, чтобы подследственный не спал. Такой режим, а по сути дела, утонченная пытка, ломал человека почище самых жестоких побоев. Побережника выручало умение полностью выключаться, спать стоя, с полуприкрытыми глазами, чтобы наблюдавший через волчок надзиратель не мог придраться и отправить в карцер.
Никаким компроматом СМЕРШ не располагал, если не считать рассказанного самим разведчиком о радиоигре. Увы, по тем временам этого оказалось более чем достаточно. «Нам все известно!» — и кричал, и уговаривал следователь, добиваясь признания в том, что Побережник — немецкий шпион. «Ложь»,— категорически отрицал он. «Тогда почему тебя не расстреляли?» — приводил Хлебников «неопровержимый», как ему казалось, аргумент. Напрасно требовал разведчик, чтобы местное управление СМЕРШ запросило Центр. Война близилась к завершению, и никто не собирался беспокоить Москву из-за «мелкого» дела.
Несколько раз оно передавалось в прокуратуру и особое совещание, но неизменно возвращалось обратно на доследование «ввиду невозможности вынести решение за недостатком материала», как указывалось в отказной сопроводиловке. Однако, сколько ни бились следователи, «признательных показаний» от арестованного получить не удавалось. Он продолжал стоять на своем: делал только то, на что имелась санкция Центра.
— Почти год я просидел в одиночке.— Семен Яковлевич усмехнулся.— Поэтому, когда осенью сорок пятого перевели в общую камеру в тюрьму, для меня это стало праздником. Месяца через два вызвал сам начальник тюрьмы. Честно признаюсь, сердце у меня екнуло: «Все, выпускают!» Да и он начал разговор весьма обнадеживающе :
— Ну вот, пришло решение по вашему делу. Как думаете, какое?
— Ясно: освободить.
— Ошибаетесь. Десять лет исправительно-трудовых лагерей и два года спецпоселения. Распишитесь,— протягивает мне какой-то бланк.
Я отказался:
— Подписывать не буду. Я ни в чем не виноват.
Никогда не забуду его ухмылку:
— Я не прошу расписываться в своей виновности, а только в том, что ознакомлены с решением особого совещания. Считать себя невиновным — ваше личное дело.
Десять лет, от звонка до звонка, провел Побережник за колючей проволокой: в Тайшете начинал прокладывать БАМ, строил нефтеперегонный завод под Омском. От непосильной работы, лишений и голода ежедневно умирали десятки людей, но он выжил, хотя, как это получилось, и сам не знает. «Наверное, помогла болгарская тюремная закалка»,— невесело шутит Семен Яковлевич.
Два года ссылки отбывал в спецкомендатуре в Караганде, работал на шахте. Там познакомился со своей нынешней женой. Наконец в 1957 году Побережнику разрешили вернуться в родные Клишковцы. Неприветливо встретили односельчане своего земляка, невесть где пропадавшего столько лет да к тому же отсидевшего в тюрьме. Даже мать и младший брат — отец к тому времени уже умер — не пустили его к себе в хату. Но жить как-то нужно. Вот и пришлось с женой и маленьким сыном снимать угол у чужих людей.
Пошел Семен Яковлевич к председателю колхоза проситься на работу. Сказал, что он первоклассный шофер, профессия по тому времени в деревне дефицитная. В ответ услышал откровенно враждебное: «Завод еще не собрал ту машину, на которой будет работать Побережник». Его послали подсобником в садоводческую бригаду.
Может быть, так и остался бы Побережник безвестным героем, если бы не случай. Приятель убедил его попытаться разыскать того советника, с которым судьба свела волонтера Семена Чебана в Испании. Он обратился в газету «Правда», откуда сообщили, что Пабло Фриц — это Павел Иванович Батов — ныне генерал армии, дважды Герой Советского Союза, и дали его адрес в городе Риге.
Так вот кого я возил по фронтовым дорогам Испании! Жив, жив мой дорогой Фриц! От радости чуть было не прослезился,— рассказывает Семен Яковлевич.— Поколебавшись, в тот же вечер написал в Ригу письмо. Коротко напомнил о себе, в двух словах изложил свою историю после Испании, сообщил свой адрес. Попросил, если не затруднит, ответить.
И ответ пришел. Командующий Прибалтийским военным округом П.И. Батов извинялся за задержку с ответом — выезжал в войска,— приглашал в гости и даже выслал деньги на дорогу.
Можно представить, с каким волнением ожидал этой встречи с боевым товарищем Семен Яковлевич. Он не может скрыть его и сейчас, когда вспоминает о ней:
— Не успел я снять полушубок и вытереть с мокрых валенок грязь, как в дверях появился в полной генеральской форме военный. С трудом узнал в нем испанского Пабло. Прямо в передней мы бросились в объятия друг другу. Троекратно расцеловались. И тут к горлу у меня что-то подступило, сдавило, как клещами,— ни откашляться, ни проглотить. По моему лицу потекли слезы.
— Ну что ты, Семен! Успокойся, друг, не нужно! — говорит Батов, а я никак не могу взять себя в руки. Внутри словно что-то порвалось.
Павел Иванович обнял за плечи, провел в гостиную, усадил на диван. Еще и еще раз посмотрел в мое лицо, на седину, покачал головой и с грустью говорит:
— Да, не пожалела тебя жизнь... Рассказывай обо всем без утайки...
О многом переговорили боевые друзья за месяц, что гостил Семен Яковлевич в Риге. Узнав о его судьбе, Батов как депутат Верховного Совета СССР обещал помочь восстановить справедливость.
Вот тогда и появилась возможность встретиться в Клишковцах с Семеном Яковлевичем, о котором затем я написал очерк «На семи холмах». Гранки очерка я передал генералу армии П.И. Батову, который вернул их с таким отзывом:
«Я с большим удовольствием прочел гранки «На семи холмах»... о человеческой судьбе замечательного бойца-интернационалиста Семена Яковлевича Побережника... Я до конца дней буду гордиться, что моя скромная помощь сыграла какую-то роль в судьбе этого воина-разведчика».
Но очерк тогда так и не был опубликован. У «компетентных органов» было особое мнение: «Опубликование очерка «На семи холмах» считаем нежелательным».
Потом я еще дважды обращался туда, но в разрешении на публикацию каждый раз получал отказ. И только двадцать лет спустя, когда стало возможно рассказать о «заключительных главах» жизненной эпопеи разведчика Семена Побережника, появилась на свет эта рукопись.
Минул год. Побережник уже начал свыкаться с мыслью, что так и не удастся добиться реабилитации, поскольку его заявления оставались без всякого ответа. Но однажды Семена Яковлевича вызвали к начальнику милиции в райцентр Хотин.
— Я терялся в догадках: зачем? Никаких правонарушений вроде бы не допускал... Захожу в кабинет начальника, и тот с порога огорошил меня вопросом: «Читать, писать умеете?»
— Да,— отвечаю, а сам прикидываю, зачем это ему: может быть, какую-нибудь недозволенную агитацию хотят пришить?
— А по-русски?
— Тоже.
— Давайте паспорт.
Подаю. Он раскрыл его, берет ручку и крест-накрест перечеркивает разворот с фотографией. Все, думаю, началось, но виду не показываю, что на душе кошки скребут. Тут уж начальник милиции не выдержал:
— Ну и выдержка у вас, Семен Яковлевич,— открывает сейф и дает мне какой-то документ: — Читайте.
А я без очков ничего разобрать не могу. Тогда он сам прочитал постановление о реабилитации.
— Идите, товарищ Побережник, в паспортный стол, заполняйте анкеты на получение нового паспорта.
Вскоре после этого мне по почте прислали справку о том, что Военный трибунал МВО отменил постановление ОСО «за отсутствием состава преступления».
Кому-то это может показаться не совсем уместным, но я все же задал Семену Яковлевичу деликатный вопрос о материальной компенсации за все, что было совершено с ним.
— В справке было указано, что я могу обратиться по последнему месту работы, где обязаны выплатить среднюю заработную плату за два месяца. Вот и понимай как хочешь, куда именно: то ли к тем, кто меня за границу посылал, то ли в управление исправительно-трудовых лагерей, то ли на шахту в Караганду? Если в Центр, то я даже не представлял, какое у меня было денежное содержание как разведчика-нелегала. Нам ведь тогда накрепко внушили, что советские разведчики работают не за деньги, а за идею. Короче, за все про все перевели мне сто двадцать рублей, по-нынешнему двенадцать, за что я сказал спасибо. Не знаю только кому. Правда, позднее мне установили персональную пенсию местного значения в размере шестидесяти рублей...
