Жирный Обжора - Святослав Владимирович Логинов
Пантих закричал в тон Обжоре. Он оказался безоружным, копьё подвело его. В руке остался только нож, а что можно сделать ножом с озверевшим чародеем?
Всё же. Пантих не сдавался. Кремнёвый клинок скользнул по жёсткому волосу, не нанеся никакого вреда. С тем же успехом можно было пытаться пробить ножиком хорошо выдубленную медвежью шкуру.
Эльна изогнулась и мёртво обвисла в пасти, которую обжора так и не разжал. Даже вцепившись в человеческое тело, хищник не переставал рычать, будто у него было две глотки. Звук, что он издавал, были похожи не то на хрюканье, не то на утробный рёв. И также выл и кричал Пантих, вцепившийся в загривок зверя.
Наконец в непроницаемой броне жёсткого волоса нашлось уязвимое место, а именно рана от копья. Пантих ударил раз и другой, расширяя рану. Вонзил скрюченные пальцы в кровавое месиво. В самой глубине нащупал застрявший наконечник. Как ни пытался Пантих его расшатать, ничего не вышло, должно быть, кремень завяз в кости. Зато, уцепившись за конец острого камня, Пантих сумел подтянуться и вонзить нож в круглый, мрачно блестящий глаз.
В этот момент Жирный Обжора прыгнул. Женщинам, стоящим по пояс в воде, почудилось, что страшилище попросту исчезло вместе с убитой Эльной и Пантихом, повисшем на взъерошенном боку. У самого Пантиха мир в глазах перевернулся, на мгновение мелькнула река, женские фигуры, шалаши и хижины селения, неприятный дым костров, лес внизу, стелющийся под лапы будто трава, а потом последовал мягкий толчок, когда большелапый чародей очутился в своём логове.
Это была пещера, а верней — каверна в глубине горы, потому что выхода из неё не было заметно. Беспросветный мрак заполнял каверну, но подыхающий Обжора прекрасно видел всё уцелевшим глазом, и вместе с ним проницал мрак и Пантих. Видел всё ясно, как в солнечный день на воле под открытым небом: тяжёлые пласты породы, лес каменных сосулек, свисавших с потолка, даже капли воды, падающие с них в крошечное озерцо, из которого чародейный зверь пил в минуты отдыха.
Сейчас ему было не до питья. Обжора тряс башкой, по-прежнему не разжимая зубов, так что изувеченное тело Эльны билось об известковый хрящ, окончательно теряя сходство с человеческим обликом. Широкие лапы, какие и у медведя не вдруг найдёшь, бороздили когтями пол, впервые оставляя на земле следы. Сдавленное рычание всё больше напоминало стон.
Если бы Обжора начал кататься по земле, он бы немедленно истёр Пантиха об обломки сталактитов, валяющиеся повсюду, но сильнее желания жить звучало в нём требование твёрдо стоять на своих широких, не оставляющих следов лапах. А достать висящего у него на спине Пантитха, он никак не мог. Зато Пантих сумел ухватить Жирного Обжору за ухо, подтянуться и засадить нож во вторую глазницу.
Жирный Обжора забил лапами и, наконец, затих.
Теперь было видно, что это росомаха, по размерам вчетверо против обычного зверя, какого порой встречают охотники. А в остальном зверь соразмерный, хотя и очень большой. Если бы охотники могли его выследить, то недолго Жирному Обжоре пришлось бы топтать лес. Но как выследить того, кто не оставляет следов и в любую секунду может исчезнуть невесть куда?
Пантих замер на мгновение и разом понял, как Жирный Обжора протискивался наружу сквозь едва заметную трещину в скале. К тому же, оказалось очень просто заранее знать, где охотники устроили на тебя засаду, а когда в селении не осталось ни одного мужчины, и можно подходить и выбирать сладкую пищу среди женщин и детей.
Мысль эта заставила взгляд переместиться на лежащее, ещё тёплое тело. Ведь это Эльна, к которой он хотел подойти осенью, во время смотра невест, принести подарки, назвать её своей.
Пантих подполз ближе, ткнулся в девичью грудь, так, чтобы не видеть страшной раны на боку, где Жирный Обжора одним рывком выдрал у жертвы печень.
Долго ли он лежал, Пантих сам не мог сказать. Что-то происходило с ним и вокруг него; Пантих ничего не понимал. Наконец, он сумел приподнять голову и разом увидел всё, словно глядели не его глаза, а сама пещера, в которую его занесла недобрая судьба.
Вот валяется растерзанная туша Жирного Обжоры, клыки оскалены, а в глубине, под слоем разорванной шкуры виден наконечник копья, пробившего печень.
Пантих отвёл взгляд от этой кучи дохлятины. Он хотел взглянуть на Эльну, убедиться, что она действительно настолько мертва, как то показалось вначале.
Эльны не было. Перед самым носом у Пантиха растекалась кровавая лужа, из которой торчали крупные кости и плавали недожранные ошмётки мяса.
Что это? Кто посмел?
Пантих задрал голову и увидел, словно с потолка глядел, собственную окровавленную морду с вершковыми клыками, волосатые лапы, увенчанные медвежьими когтями, изогнутое, готовое к прыжку тело. Жирного Обжору увидел он, глядя с высоты.
Из глотки вырвался хриплый нечеловеческий звук, помесь воя с рычанием. В ответ раздался тонкий, но столь же чуждый хохот. Такое порой можно слышать в ночном лесу, хотя люди не знают зверя, способного издавать такие звуки. Когда ночная тишина хохочет, люди закрываются в своих жилищах, а у входа в селение жгут костры. Говорят, так смеются силы тьмы, и другого способа уберечься от них — нет.
Пантих обернулся. Над безжизненным телом Обжоры дрожала непроницаемо чёрная тень. Хохот шёл от неё, и это был не смех, а просто звуки, лишённые всякого смысла.
Зажав в передней лапе, пока ещё слегка похожей на руку, нож, Пантих ринулся в атаку. Его ожгло холодом, но сопротивления он не встретил и, пролетев сквозь тень, упал на мягкую тушу Обжоры.
Пантих рванул свободной лапой, и только что несокрушимая шкура Обжоры расселась от удара, так что всё тулово оказалось разодрано чуть не пополам. Пантих ухватил обнажившийся наконечник копья и одним движением выдрал его из раны; только кость хрустнула. Теперь обе его лапы были вооружены острым камнем. Отполированный кремень с тонко нанесённой ретушью будет пострашней самых диковидных когтей.
Пантих крутанулся на месте, намереваясь сцепиться с мрачной тенью, но не увидел никого. Хохочущая темнота потерялась. Потребовалось долгое мгновение, чтобы понять, куда она делась. Во время прыжка Пантиха она впиталась в него, срослась с наполовину человеческим, наполовину звериным телом и теперь устраивалась внутри,
