Дорога без возврата - Татьяна Николаевна Зубачева
– Ижорский Пояс…
– Не слышал о таком…
– Мы много о чём не слышали…
– Это-то да, но так уж отрываться…
– От чего?
– Э, да к чёрту на рога полезешь, лишь бы подальше…
– От Империи этой, чтоб ей…
– Да морд тутошних…
– Да кто спорит, а вот сунься в Озёричи…
– Да уж, чужаку там хреново…
– А в Ополье что, чужаков любят?
– Любят, не любят, а если у мужика руки и голова на месте, он везде проживёт…
Чолли больше помалкивал, но по его лицу Эркин понял: о многом Чолли догадывается, а кое-что и понимает. Когда сигареты докурили, Эркин достал вторую пачку. Её встретили довольным гоготом.
– Однако гуляем…
– Не напьёмся, так укуримся…
– Гуляй, рванина!
– Давай, Мороз, сколько у тебя там ещё в заначке?
– Ага, выкладывай…
– Заткни хлебало, ну!
– А то раскатал на халяву…
И опять уже серьёзно:
– Ну, удачи тебе, Мороз.
– И вам удачи.
– Бог даст, свидимся…
– Бог даст…
– Удачи…
– Россия велика, встретимся, найдём место…
– Ну что, мужики…
Круг стал рассыпаться. Время позднее, пора и по… да, домам, чего там, пока живём, он и дом, нет, где живём, там и дом…
Эркин обнялся с Фёдором и Грегом и вместе с Чолли пошёл к их бараку.
– Спасибо тебе, – тихо сказал Чолли.
– За что? – хмыкнул Эркин.
– За всё. И за сигареты. И что за фруктами когда, за меня сказал, и… да ладно тебе… Слушай, неужели ты совсем ничего о племени не помнишь?
– Я из питомника, Чолли, – тихо ответил Эркин. – Ты ж видел, клейм у меня нет, а номер… вот он. У меня с буквами номер, питомничный.
– Ну так… имя же ты сохранил.
– Не в имени же дело, – Эркин смял окурок и ловким щелчком отправил его в урну у входа в барак. – Да нет, что толку в имени. Хреновый я индеец, что уж там… А… а что, щемит, что на Равнину не поехал?
Чолли кивнул.
– Что от своих, от племени отказался. Переигрывать не буду, придёт ответ, поеду туда, в Ополье, а всё равно… щемит. Ладно. Удачи тебе.
– И тебе.
Они вошли в барак и через очень яркий из-за пустоты тамбур вошли в синий сумрак ночной казармы.
Стараясь не шуметь, Эркин вошёл в свой отсек. Женя и Алиса спали, тихо всхлипывала во сне на своей койке Нюся. Эркин снял и повесил куртку, взял полотенце и пошёл в уборную.
Не такое уж позднее время, в холостяцком бараке ещё свет вовсю, но семейный всегда ложился рано, а когда дождь со снегом разогнал собрания у пожарок, то сразу после ужина заваливались. Делать-то особо и нечего.
В уборной было тихо и пусто. Эркин не спеша умылся, но растираться не стал: времени до утра мало, не прогреются мышцы, да и устал он чего-то. Он всухую растёрся полотенцем и – всё равно все спят уже – не надевая, а только накинув рубашку на плечи, прошёл в свой отсек. Полотенце на место. Ловко балансируя на одной ноге, разулся, подтянулся на свою койку, сел, снял и повесил на спинку рубашку, под одеялом стянул джинсы. Привычный порядок действий успокаивал, снимал напряжение.
Эркин блаженно вытянулся под одеялом, закинул руки за голову. Ну, вот и всё, и отрезано. Завтра с утра в дорогу, а там… правильно этот мужик сказал, морды эти беляцкие не видеть – уже… счастье. А племя… жил же он без племени и дальше проживёт. Женя, Алиса… больше никто ему не нужен. И всё, и отрезано… Надо спать, голова ему с утра нужна свежая. Вставать рано. В шесть тридцать пять комендант придёт, Женя сказала, что Алису за час поднимать надо, значит… значит, в пять тридцать, а сейчас сколько? Разбаловался он с часами, совсем время чувствовать перестал, хотя… хотя нет, просто так точно, до минуты тогда не нужно было, а сейчас… сколько сейчас?
Он высвободил из-за головы левую руку и уже привычным жестом посмотрел на запястье. Полдвенадцатого. Да, и тело говорит, что скоро полночь. Надо спать. С сигаретами хорошо получилось. В самом деле, за выпивкой в город надо идти, через проходную тащить, а потом трястись, чтоб комендант не застукал, не-ет, не надо ему такого удовольствия. Комендант глазастый, всё видит, его так и зовут Глазастым Чёртом, шёпотом и с оглядкой, конечно…
В голову лезли путаные, не нужные сейчас мысли. Он засыпал, слышал сквозь сон, как осторожно шевелится, видимо, смотрит на свои часы Женя, слышал тихий шум ночной казармы, храпы, сонное бормотание, плакал чей-то грудной, а женщина укачивала его протяжной монотонной песней, и ещё кто-то ворчал, что не трясти надо, а грудь дать, титькой рот заткнуть, нарожали горластых, а успокоить не могут… Эркин сам уже не понимал: снится всё это ему или на самом деле… Ни имения, ни Паласа он уже давно во сне не видел…
Нюся осторожно повернулась набок и открыла глаза. И сразу увидела его. Он лежал на спине, закинув руки за голову, сползшее одеяло открывало грудь. Всё, завтра утром они уедут, и она никогда, никогда больше не увидит их. Его не увидит. Такого большого, красивого, сильного. Кому Нюся завидовала, так Алиске. Алиска могла при всех повиснуть у него на руке, на шее, сидеть у него на коленях… Даже тётя Женя такого не могла. Некрасиво, когда жена при всех на муже виснет, неприлично так, вот только под руку взять и всё, а Алиске можно, она – дочка ему. А ей… она даже не говорила с ним, ни разу, он на неё, как на пустое место смотрел, слова ей ни разу не сказал… Нюся всхлипнула. И испугалась, что разбудит их. Но обошлось.
Проснувшись в очередной раз, Женя посмотрела на часы и осторожно, чтобы раньше времени не разбудить Алису, вылезла из-под одеяла. Пять двадцать, пора. Лучше не спеша собраться и подождать, чем, опаздывая, спешить. Она натянула своё «школьное» платье, подняла голову и увидела блестящие глаза Эркина. Женя улыбнулась и, слегка подтянувшись, коснулась губами его щеки.
– Вставай, пора.
Её шёпот щекотал ему щёку. Эркин улыбнулся.
– Да, встаю.
Женя взяла своё полотенце и вышла. Эркин покосился на лежащую лицом к стене Нюсю и откинул одеяло. Натянув джинсы, соскользнул вниз. Быстро обулся, надел рубашку. Тут же снял и сложил простыни, наволочку, одеяло. Вот так, его койка готова.
Вошла Женя и стала будить Алису. Эркин, чтобы не мешать, пошёл в уборную умываться. А когда вернулся, Жени и Алисы не было. Женская уборная на другом
