Одинокий медведь желает, или Партия для баса - Тереза Тур
Вторая дверь крузака открылась, едва не отлетев, и на пассажирское место влетела рыжая бестия. Злобная, как миллион чертей. Растрепанная. Красная.
— Увези меня. Куда-нибудь.
Расплываясь в крайне идиотской улыбке, но не оборачиваясь, — ни на Карину, ни на вылетевшего из калитки бородатого ребенка, — Сергей дал газу.
Глава четырнадцатая
— Чего кот орет?
— Спрашивает, какого… фига.
— Какого фига — что?
— В целом.
(С) ВК. Обожаю его мудрость
Карина
Я закрыла глаза ладонями. И для верности уткнулась лбом в колени. Во мне все кипело. Было тяжело дышать — бешенство, оно такое. Хорошо, что я уехала — ночь в полиции за причинение особо тяжких не проведу. Или всю оставшуюся жизнь — если прибью свою первую любовь, а ныне — начинающего политика Платона Вениаминовича Зуброва.
Каков, а… Выходит такой на середину двора. Весь в белом. Цепляет пафосное выражение лица — и давай затирать про семейные ценности. Про то, что у нас ребенок и ради него я должна… Любопытно, долго репетировал? И сам речугу писал или спичрайтер поработал?
Черт, как горит внутри все! А сердце колотится — аж больно.
И ведь не так давно я бы на эту пафосную речугу купилась. Обрадовалась бы, бросилась ему на шею и…
Ребенок, затирал он мне только что — это величайший дар. Благословение. Драгоценность и смысл бытия. Его собственного и особенно моего, «ты же мать, Кариночка, ты должна понимать».
Ага.
То-то все семнадцать лет я была матерью, а его даже на горизонте не было. Последним и единственный, что сказал мне Платоша, ныне господин Зубров, было «сходи на аборт». Вроде как «в булочную сходи». А когда я не пошла — прилетела, кудахча, его мамаша. И подпрыгивала, и обличала, и требовала. Много чего требовала.
Собственно, я и не протестовала. Все, что от меня требовали — сделала, кроме самого аборта. Не просить денег и прописки, не тревожить Платошеньку, не говорить никому о фамилии папаши «потому что не его это ребенок, ты сама, шлюха, не знаешь, от кого принесла, Платошеньке чужого не надо». Короче, мне и тогда от него ничего было не нужно, а теперь — тем более. Даже выцарапать бесстыжие глазюки. Пусть живет, а то ж посадят, как за человека.
А вот остаться и поговорить с Денисом стоило. Черт. Как вспомню, так закипает. До слез.
Как он мог, вот так? Подставить. Объединиться с предателем — против меня? Даже не предупредить, что разговаривал с ним, виделся, что планов уже настроил на прекрасную совместную жизнь с папочкой!
Черт!
Я вытерла слезы — странно, стоило заплакать, и полегчало. Все еще не открывая глаз, я почувствовала, как теплые пальцы гладят мою щеку.
— Карин… — рокочущим смущенным басом.
И меня прорвало:
— Ду-ура я! Дура! Вот почему нельзя было сразу все рассказать Дениске? Почему нельзя было объяснить, насколько мы не нужны этому человеку? Но нет! Я же не могла травмировать детскую психику! Создавала положительный, мать его, образ отца. Из ничего, но старательно. Папа тебя любит, сынок. Пусть мы не смогли быть вместе, такие вот обстоятельства, но все равно любит… Наши отношения — одно, твои с папой — совсем другое… Просто папа очень занят, не может приехать… — Я снова утерла злые слезы. — Дура, какая дура! А эти подарки двойные на день рождения! Покупала тайком, чтобы «от папы», а этот — никогда, ни разу…
Слезы лились так, что уже и вытирать было бесполезно. Не из-за Платона, по нему я давно отплакала. А Дениска… глупый, доверчивый мальчишка… Мы же с ним всегда были вдвоем. Вместе. За одно. А тут… Поманили ребенка мечтой, самой-самой, сладко-заветной мечтой о папе… и… И все.
— Карина, — совсем печально вздохнул Серый и остановил машину. Щелкнул ремнем безопасности — своим, затем моим. Привлек меня к себе, прижал. Неловко, чертовски неудобно, но… так хорошо. Безопасно.
Почему-то ему я поверила: не предаст, не оставит. Хотя бы прямо сейчас. Не как любовник, а, наверное, как друг. Бывает же такое — чтобы и любовник, и друг сразу… А не как Платошенька, чтоб ему провалиться.
— Все будет хорошо, — тихо пророкотал Серый мне в макушку. — Карин, ну… ну что ты…
Я плакала, не могла остановиться. Вот обидно. За ту семнадцатилетнюю дуреху без головы, но с великой любовью. За сына, который искренне любил своего блудного (блудливого) папашу. Лучше бы про полярника наврала, честное слово! Или про разведчика-нелегала. Обидно было за тот мир и понимание с Дениской, которые у нас всегда были. До того как этот приплыл на представительской бэхе, как лебедь в утиный пруд. И все. И Дениске крышу снесло. Что этот гад там сыну наплел, а? На кого свалил всю вину, чтобы остаться беленьким и правильным? Поборник, мать его, семейных ценностей! А Дениска взял да и поверил, после этих шестнадцати лет вместе — поверил суке депутатской, а не мне.
Я всхлипнула.
— Карин, он парень нормальный, ну, маленький еще просто… — словно угадав мои мысли, проговорил Сережа.
Всхлипнув еще раз, я нервно хихикнула.
Серый тоже.
Маленький Дениска, ага. Но удаленький. И напористый, и язык что помело — весь в папашу.
— Так это твой муж? — спросил Серый этак спокойно-незаинтересованно.
— Нет, — я с отвращением помотала головой: от картины «Платоша — мой муж» едва не стошнило. — Я не была замужем. Никогда.
— Фух, — послышалось в ответ. И пальцы чуть крепче сжали мои плечи. — Слава Богу. Хорошо-то как. А я-то…
— Что значит — слава Богу? — на всякий случай обиделась я за свою дурацкую историю дурацкой любви. Даже слезы как-то иссякли.
— Ну… — задумчиво протянул Серый. — Это я сочувствую. Просто уводить женщину из семьи — как-то не мое. Наверное.
Вот он правильно добавил «наверное», пока я не успела его укусить. То есть оставить меня в такой семье — его, да?! И свалить — его! Но хоть усомнился, и то… Зубров не сомневался никогда. Или он прав, или ты не права, третьего не дано.
— Нормальное у тебя такое сочувствие, — буркнула я и добавила мстительно: — Ты, между прочим, свалил.
Он не стал оправдываться или что-то обтекаемое врать. Просто продолжал гладить меня по голове. Молча. Так что я посопела, выдохнула… и как-то внезапно поняла, как оно выглядело со стороны.
Ужасно, если честно.
Загулявшая мать
