Журналист - Павел Солнышкин
Ира Ангарская вспомнила, какой Андрей был галантный, и, как всегда пропускал ее вперед, если они встречались на крыльце у входа в редакцию или в коридоре у выхода. Лада Лыбина ответственно заявила, что Андрей был лучшим редактором, правившим ее тексты. И только Паша Окунев сказал, что ему не довелось ни разу пересечься с Андреем Ивлевым, но он с превеликим уважением поднимает за него эту рюмку водки, потому что настоящий журналист не может не вызывать уважение у другого настоящего журналиста.
— Я тоже никогда не видела Андрея, но слышала о нем только хорошее, — сказала, судорожно сжимая в кулачке рюмку водки, скромная девушка Надя Изарова, до которой дошла очередь вокруг стола говорить поминальный тост. Говоря эти слова, она не сводила глаз с Павлика. Встретившись с ней взглядом, Павлик улыбнулся и, со всеми, не чокаясь, выпил очередные 50 грамм.
Надя училась на журфаке на два курса младше Павлика (а по возрасту была ему практически ровесницей) и долгое время была в него тайно влюблена. Она даже в редакцию «ДВВ» пришла и принесла какую-то заметку, чтобы лишний раз пересечься с ним. Заметка была откровенно негазетная (что неудивительно, ведь Надя училась на телевизионщицу), и Витька Булавинцев долго плевался, прежде чем поставить ее в номер. Но этого хватило, чтобы Надя, в очередной раз придя в редакцию, попала на поминки Андрея Ивлева. После застолья Павлик и Надя засиделись в редакции допоздна — как впрочем и почти все его коллеги. Павлик еще два раза бегал в магазин за добавкой, и Надя бегала с ним, хотя ее внештатный статус не обязывал ее это делать. По пути Павлик представил ей бомжа Василия и показал плакат «Нам здесь жить!», бережно сохраненный Василием со времен выборов губернатора Дарькина. Бомж Василий жил у этой помойки и гордился, что попал в струю политических перемен. «Скоро многие окажутся на таких помойках, а у меня уже будет своя!», — сказал он как-то Павлику, спросившему его про плакат. Бомжа Геннадия — главного врага бомжа Василия — к тому времени уже не было в живых: его сбила машина-мусоровоз, не сумевшая остановиться при спуске по жуткому гололеду с сопки Орлиное Гнездо, когда он переходил улицу Прапорщика Комарова, обходя свои менее прибыльные, чем провластная помойка «Нам здесь жить!», угодья.
Павлик и Надя наклюкались просто в зюзю. Тогда-то Надя и призналась Павлику, что любит его уже два года, и расплакалась ему в плечо. Павлик обнял ее и отвёл в туалет, где попробовал ответить взаимностью, но это было очень неудобно, потому что туалет был узкий и единственный, и закрывшись в нем, парочка отнюдь не усилила свое уединение: кто-то постоянно дергал дверь и ругался то мужским, то женским голосом насчет «что так долго!»
В итоге, так и не достигнув какого-то ощутимого результата, Павлик застегнул ширинку, помог Наде надеть бюстгальтер, и они, на глазах у всей (впрочем, уже достаточно пьяной) редакции вышли из двери туалета. Павлик проводил девушку до трамвая и попрощался. А на следующий день, встретив в универе, увел с третьей пары в общагу, где в спокойной обстановке, закрывшись на ключ во избежание прихода Лехи и Антохи, исполнил двухлетние надежды Надежды. И делал это затем каждый день в течение двух недель с перерывом лишь на выходные. А потом понял, что любовь у них с Надеждой, увы, не взаимная.
— Ты знаешь, я, когда ее встретил, думал: пусть, если я не люблю, так хоть меня любят, — вздыхая, исповедовался Павлик за стаканом портвейна в комнате №203 второй общаги перед своим давним другом-собутыльником Майклом Стебанцовым. — Но я так не могу. Я тоже должен испытывать чувства. И все ведь при ней: фигурка, личико. Характер добрый, мягкий, податливый. Мечта, а не девушка. Но с каждым днем я чувствую себя все поганее.
— Да, я тебя понимаю, — кивал ему Майкл, который уже три месяца встречался с Олеськой Захаровой (той самой подружкой Ули Банкиной), которая была в него влюблена, когда он был влюблен в Лилю Загитову. — Я вот тоже устал. Олеська красавица, но не моя. Любовь должна быть взаимной! А иначе это просто скотские потрахушки.
Лето, наступившее вскоре за той весной, расставило точки над i. Павлик порвал с Надей, честно сказав ей, на что надеялся, начиная отношения, и почему не может их продолжать. Майкл порвал с Олеськой. Уж какие слова он для этого нашел, Павлику не докладывал ни он, ни она, хотя она в общаге пустилась в разнос, и проплакала в жилетку приятеля не один вечер, а однажды, на сумасшедшей общажной пьянке, когда все легли спать и комнату объял мрак, Павлик даже лег с ней в койку и поприставал к ней по пьяной лавочке, но, когда он начал шарить под лифчиком, она сквозь пьяный сонный угар пробормотала: «Миша, Миша, это ты?» — и Павлик убрал руки. «Я все же не Зевс, чтобы опадать золотым дождем и притворяться чужим мужем. И не Зигфрид, чтобы обернуться Гюнтером в состязании с Брунхильдой, — подумал он, засыпая. — Вот если бы Полина, или хотя бы Уля…»
Вскоре после этой пьянки все рассосалось само. Павлик со своим курсом уехал на военные сборы, где честно целую неделю спал в казарме, питался в военной столовой и целыми днями маршировал на плацу. Но потом майор Антон Дорохов, командовавший их ротой, сформированной из всех четверокурсников, ходивших на военную кафедру, снял их взвод и отвез в здание военной кафедры, чтобы делать ремонт внутренних помещений. Отделение, в котором состоял Павлик, с работой справлялось отлично, быстро освоив основы штукатурки, шпатлевки, покраски и побелки. Но еще через неделю майор Дорохов снял их отделение
