Черно-белый оттенок нежности - Юлиана Мисикова
Так же ее смерть упростила бы жизнь Миру, которого такой расклад устроил бы больше всего. Не говоря уже о ней самой и остатках ее достоинства, которые можно было сохранить только вовремя уйдя из жизни. Подумав обо всех, кого ее смерть освободила бы от груза непосильной ответственности, она вымученно усмехнулась и снова сжала в руке лезвие, чувствуя как оно медленно рассекает нежную кожу на ладонях. Кожа отозвалась болезненным покалывание в месте пореза, на который она даже не обратила внимание. Дав себе еще минуту времени и торопливо произнеся про себя молитву, единстенную, которую помнила на арабском языке, она поднесла острие лезвия к своему запястью и медленным, но уверенным движением разрезала проступающую через бленую кожу вену. Кровь, тут же хлынула на кожу тугим упругим потоком, заливая все вокруг неестественно алым цветом. Она чутко прислушивалась к своим ощущениям, но почти ничего не чувствовала, кроме легких пульсирующих толчков крови, выходившей из перерезанной вены. Боли не было, лишь легкое покалывание и онемение в поврежденной руке, которая становилась все белее. Пока она еще могла ей пошевелить, она сделала над собой последнее усилие и перерезала вену на другой руке, после чего медленно опустилась на жесткие нары, показавшиеся ей в эту минуту шелковыми перинами. Матрас под ней быстро наполнялся кровью и окрашивался в красный цвет, кровь была повсюду, впитываясь в грубую грязную ткань матраса, капая на холодный бетонный пол и образуя на нем лужу. А ее тело наоборот наполняла приятная слабость, почти невесомость, отрывающая ее от земли и уносящая высоко в небо, к самым облокам, к которым она так мечтала прикоснуться. Она закрыла глаза, расслабляясь и медленно погружаясь в спасительный сон без воспоминаний.
Пробуждение было мучительным, словно тысячи раскаленных иголок вдруг врезались в ее затуманенный обезболивающими мозг, одновременно поворачиваясь к нем и причиняя ей невыносимые страдания. Вслед за головой, боль ощутилась во всем теле, в каждой его клеточке, стоило ей только попытаться пошевелиться. Перед глазами медленно плавала мутно-белая пелена, мешая сфокусировать взгляд на чем то конкретном. Несколько раз она закрыла глаза и снова открыла их, в надежде, что пелена исчезнет, но белая дымка по прежнему затуманивала ее взор, окрашивая все вокруг в молочно белый цвет. Она попробовала пошевелить руками, но они не слушались, скованные чем то мягким но тугим, мешающим двигаться. Все вокруг было белым, как снег, и если бы не вполне осязаемая боль в теле, она подумала бы что именно так выглядит рай – прозрачно белая невесомость и вакуумная, всепоглощающая тишина, делающая это место священным, придающее ему особый сакральный смысл. Но мимолетная иллюзия быстро развеялась, стоило только зрению сфокусироваться на окружающей обстановке, а молочно-белому туману в ее голове рассеяться.
Скосив глаза в сторону и оглядевшись еще раз, она не смогла подавить глубокий судорожный вздох, вот только так и не определилась вздох облегчения или разочарования это был. Она лежала на мягкой удобной кровати с чистыми белоснежными простынями. Комната вокруг тоже была вся белая, потолок, стены, мебель, все сверкало первозданной белизной, белое окно с белыми жалюзями, сквозь которые слабо пробивался приглушенный свет с улицы. На круглом журнальном столике у стены стояла стеклянная ваза со свежими цветами. Лишь их яркие сочные тона выделялись на фоне белоснежного интерьера, внося в него некоторую новизну. Рядом с цветами в хрустальной вазе лежали фрукты, которых она не видела уже очень давно. Желудок протестующе сжался в ответ на зрительные разджажители и она поспешно перевела взгляд в другой угол. Там на металлической каталке виднелись разнообразные баночки и тюбики с лекарствами и медицинские инструменты в стерильном поддоне. Скользнув по ним затуманенным взглядом, она поняла что находится в больнице. Сразу за этим пришло последнее воспоминание из тюремной камеры и она непроизвольно вздрогнула. Значит ее вовремя обнаружили и привезли сюда, помешав сделать то немногое, что она еще могла сделать. Она судорожно вздохнула, чувствуя, как на глаза медленно наворачиваются непрошенные слезы. Зачем? Зачем они это сделали? Зачем спасли ей жизнь, которую так старательно пытались загубить?
Не они ли на протяжении многих месяцев доказывали ей, что она – ничто, пустое место и не заслуживает ни прощения, ни жалости, ни состродания? Разве не они хотели осудить ее за одну- единственную ошибку, навсегда заточив в холодной сырой камере и придав забвению? Зачем же теперь, когда она наконец решилась покончить со всем этим, спасли ей жизнь? Она не понимала логику их действий, но от мысли, что очень скоро все повториться заново ей становилось не по себе. Она не хотела возвращаться в свою камеру, не хотела провести там остаток своей жизни, не хотела снова остаться один на один со воспоминаниями, причиняющими боль и не дающими уснуть по ночам. Единственное, чего она хотела – это покой и забвение. Хотела перестать думать, чувствовать, вспоминать, дышать. Ей понравилась невесомость, пустота, забытье. В нем не было картин из прошлого, голосов, слов осуждения, боли… Манящая темная пустота казалась такой прекрасной, именно потому, что в ней не было ничего, что могло причинить ей боль. Она хотела уйти, но даже этого ей не позволили сделать.
Судорожного всхлипнув, она дернулась всем телом, пытаясь пошевелиться и почувствовав, как тугие ремни впились в ее крепко забинтованные запястья, причиняя невыносимую боль. Она невольно усмехнулась, поняв, что и здесь, в больничной палате, является пленницей. Силы покинули ее, вызывая глухое отчаяние, граничащее с безумием. Несколько минут она обессиленно и неподвижно лежала в кровати, не в силах обуздать душившие ее чувства, а в следующую минуту глубоко втянула в себя вохдух и на миг задержала дыхание, словно перед прыжком в воду. А потом начала брыкаться и извиваться всем телом, изо всех сил пытаясь вырваться
