Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №07 за 1982 год
Ход его мыслей прервал возглас Бурлаки, в котором явственно слышалось смешанное с ужасом изумление.
— Стас, Глен! Что это? Быстрее сюда!
Когда Стас подбежал, Бурлака и Грауфф плечо к плечу стояли на небольшой травянистой поляне и, застыв на месте, смотрели на что-то, скрытое их спинами. Стас нетерпеливо протиснулся между ними и замер, пораженный увиденным.
На поляне, поперек высокого корневища, словно переломившись о него, мордой вверх лежал большой, той же породы, что и Ксют, шимпанзе. Грудь его от диафрагмы до горла была вскрыта, будто ее пропахал какой-то плуг. Из раны торчали белесые концы ребер, трава вокруг была забрызгана уже запекшейся кровью. Над мертвым животным озабоченно гудел рой крупных, как пчелы, мух.
Окончание следует
Семь цветов над головой
Мое знакомство с Абдурауфом Аминджановым началось со старой фотографии, она висела на самом видном месте во Дворце культуры. Дворец этот в колхозе имени С. Урунходжаева под Ленинабадом знаменит тем, что здесь в пятидесятые годы трудами местных мастеров возродилось древнее таджикское национальное искусство росписи потолков. На той фотографии пять лиц: художник, по-местному «наккош»,— Максуд Солиев; резчики по дереву — кандакоры — Рахмишех Раджабов и Очил Фаязов; резчик по ганчу — ганчкор — Зокир Нодиров и пятый — совсем молодой еще Абдурауф Аминджанов, ученик Солиева. Здравствует ныне лишь Абдурауф, он и продолжил дело учителей, избрав одно из самых почитаемых здесь во все времена ремесел.
...В тени виноградных лоз, укрывающих от зноя небольшой квадрат его сада, Абдурауф рассказывал мне о своей жизни, о своем ремесле. Семилетний труд под руководством Максуда Солиева в колхозном дворце навсегда определил его судьбу. Прекрасной школой стала и работа по копированию старинных узоров с известных в республике памятников, которая велась по инициативе архитектора X. Юлдашева. Много месяцев ездил тогда Абдурауф по своей земле, побывал в Ура-Тюбе, старом Ходженте, Исфаре, Зеравшане, в отдаленных кишлаках северного Таджикистана. Археологические раскопки в древнем Пенджикенте и других местах говорят о том, что история искусства наккошей меряется многими веками. Возраст города Ура-Тюбе, например, расположенного в зеленых предгорьях Туркестанского хребта, составляет около двух с половиной тысяч лет. Именно в этом городе я впервые познакомился со старинной росписью потолков. В лабиринте кривых улочек с прилепленными друг к другу серыми, словно запыленными, домами из необожженной лессовой глины я нашел дом, по
строенный в XIX веке и принадлежавший когда-то купцу Масбуту. Невзрачная стена — дувал — скрывала уютный зеленый дворик, в него выходила открытая веранда — айван. Из айвана небольшой коридорчик вел в парадную комнату для гостей — мехмонхону.
Я вошел в эту комнату — и у меня захватило дух от многоцветной росписи потолка, от фантастичной его архитектуры. Когда глаза немного привыкли к краскам, среди которых преобладали темно-красные тона, я попытался разобраться в строении потолка. Ложные балочки делили его на множество своеобразных сотов. Эти трех-четырех-пятиугольные соты-кессоны назывались «хона». Некоторые из них имели, в свою очередь, сложные двойные углубления. Центральная хона была увенчана восьмиконечным сталактитовым конусом. Плафон был разбит по вертикали не менее чем на семь ярусов! И вся поверхность потолка, все его многоступенчатые детали были покрыты извилистым арабесковым орнаментом «ислими» и растительными узорами.
13-02
Какой узор выберет мастер для следующей работы?..
13-03
Этим неувядающим краскам более века.
Нагромождение деталей казалось хаотичным лишь с первого взгляда; потом ощущалось их единство, их цельность, благодаря чему комната в обыкновенном жилом доме обретала монументальность дворца. Но не только о непревзойденном искусстве наккошей свидетельствовал этот потолок. Его отлично сохранившаяся каркасно-балочная структура говорила о принципах строительства, которые вырабатывались веками в этих местах, подверженных землетрясениям.
Я без труда представил юного, восприимчивого к красоте Абдурауфа, который во время своих поездок ходил по Ура-Тюбе, часами рассматривал своды мазара Мавлоно Эшана или потолок в доме купца Масбута. И впитывал богатейший мир образов народной живописи. Розы, тюльпаны, ирисы, хризантемы, гранаты, смоковницы, ивы, даже рыбы, птицы, львы, обезьяны, кони (хотя Коран и осуждает изображение живых существ),— главные типы орнамента восходили к временам священной книги зороастрийцев Авесты. Абдурауф мечтал о том, чтобы продолжить эту прекрасную нить искусства, протянувшуюся из древности...
А затем у Аминджанова были годы самостоятельной работы. Вместе с бригадой своих учеников он украшал театры, чайханы, жилые дома. Вот и сейчас он показывает мне эскизы будущей росписи чайханы в одном из кишлаков.
— Особенность труда наккоша заключается в том, что мы всегда работаем бригадой, в которую входят мастера разных специальностей: плотники, резчики по дереву, ганчкоры,— говорит Абдурауф.— Сначала плотники подготавливают деревянные конструкции и детали перекрытия, связывают их без гвоздей, подгоняют по размеру помещения, а затем передают резчикам и художникам.
— Ну а техника росписи?
— Техника? — переспросил Абдурауф.— Сейчас она мне кажется не столь уж сложной...
Прежде чем нанести узоры, поверхность дерева шпаклюют мелом, смешанным с растительным клеем. Высохшую шпаклевку шлифуют и покрывают прозрачным или цветным грунтом. Затем следует самая ответственная операция, которую главный наккош никогда не передоверит помощникам: определение масштаба выбранного орнамента. Масштаб зависит от многих условий — объема помещения, угла наклона, положения элементов конструкции. Здесь художнику приходит на помощь его интуиция, вековой опыт наккошей.
Работают с рисунком так: основной элемент орнамента, «раппорт», переносится на трафарет—сложенный гармошкой лист бумаги. Мастер прокалывает иглой нарисованные линии, затем расправляет гармошку, и узор оказывается повторенным много раз. Затем этот свиток — «ахта» — прикладывают к подготовленной поверхности дерева и постукивают по нему мешочком с угольной пылью, если грунт светлый, и с толченым мелом, если темный. По линиям оставшихся на поверхности черных или белых точек карандашом проводят контур рисунка.
В первую очередь красится фон, а затем уже стебли, лепестки, цветы или геометрические узоры. Окончательную отделку называют «сие калам», что значит «черный карандаш»,— опытный наккош обводит все контуры темными линиями для большей четкости композиции.
— Очень важен,— рассказывает Абдурауф,— выбор тонов, ведь необходимо из многих цветовых деталей создать единую картину. Мои излюбленные цвета для фона — ультрамарин, изумрудная зелень, реже белый и желтый, иногда — для очень высоких потолков — красный. Для основного рисунка орнамента люблю брать желтые, оранжевые краски. Растительные узоры как дополнение орнамента могут быть любых цветов. Раскрою вам небольшой секрет: если хочешь, чтобы плафон был воздушным, подбирай цвета так, чтобы от края к центру потолка они становились легче, светлее...
А потом мы ходили с Аминджановым по Ленинабаду. Музыкально-драматический театр, чайхана «Пандшамбе»... Во Дворце пионеров потолки покрыты орнаментом типа «гирех», что в переводе означает «узел». Основу его составляет бесконечное разнообразие геометрических узоров. Свод дивным садом цвел над головами людей...
Александр Миловский Ура-Тюбе — Ленинабад
Несладко и в «саду Эдема»
Царственные особы, живущие в «Саду», были по крайней мере вдвое сильнее. Во всяком случае, стоило разгневать их, и от меня осталось бы мокрое место. Впрочем, я был гость, возможно, не очень желанный, но терпимый, поскольку соблюдал установленные правила: вел себя тихо, не мозолил глаза и вообще знал свое место. В последний день моего пребывания в «Саду», когда я случайно наткнулся на семью аборигенов, ее глава и патриарх Ндуме лишь тяжело вздохнул, как бы говоря: «Опять ты?» Нет, он не нахмурился сердито, только слегка сдвинул брови да поджал губы. И все-таки резкая морщина, прорезавшая лоб, придала его лицу свирепое выражение. Правда, я уже знал, что это всего лишь признак некоторого раздражения, смягченного любопытством.
Поэтому, согнувшись в три погибели, я немного продвинулся вперед. Лицо Ндуме прояснилось. Теперь можно было коротким ворчанием, как это принято среди его сородичей, вежливо поприветствовать патриарха. Кажется, все сделано правильно, поскольку тут же раздалось басовитое ворчание — Ндуме удостоил меня ответным приветствием. Некоторое время никто из нас не двигался. Потом он сел, а я лег в мягкую густую траву. Легкий ветерок с гор приятно освежал наши лица. Пялиться друг на друга считается у аборигенов бестактным, поэтому мы оба старательно отводили глаза в сторону. Когда я украдкой посмотрел на патриарха, он сидел в классической позе мыслителя: опершись правой рукой о колено и поддерживая ладонью тяжелый подбородок. Очевидно, им овладело задумчивое настроение. Я улыбнулся, следя за тем, чтобы ненароком не показать зубы,— это считается здесь оскорбительной дерзостью. Ндуме улыбнулся в ответ, вежливо поворчал и встал на четвереньки. Затем приблизился ко мне, по-прежнему устремив взгляд куда-то в заросли, как и подобает хорошо воспитанной особе. Приятное впечатление от его безукоризненных манер несколько нарушали лишь отчетливо проступавшие под блестящей черной шерстью бицепсы размером с хорошую дыню.
