Дерзкая. Пленница (тело)хранителя - Светлана Тимина
Голос Стингрея доносится до меня, как сквозь вязкий туман с примесью угарного газа. В этом облаке я и плаваю, едва соображая и пытаясь остановить вращение комнаты вокруг своей оси.
Но руки еще не потеряли сноровки. Не проливается ни капли, когда я наполняю стакан новой порцией виски. Только с кубиками льда промахиваюсь — летят на стол. Ничего. Мне сойдет и так.
— Садись рядом, — наверное, язык заплетается, но моя речь кажется мне ровной. — Помянем мою семью.
— Давай ты прекратишь бухать, пока вся та херня с дочкой Белого не закончится. Кстати, ты так и не сказал, что собираешься с ней делать.
— А что я должен сказать? — виски двадцатилетней выдержки дерет горло и больше не приносит успокоения. — Хочу — трахаю. Хочу — бью. Захочу — выкину на хрен на улицу.
Стингрей все же садится рядом и решительно отбирает у меня бутылку. Я не сопротивляюсь. Знаю, что найду в шкафу еще, если все демоны прошлого снова оживут в огромных глазищах Юльки Беляевой.
— В следующий раз сам пойдешь ее кормить. Иначе я поправлю корону этой сучки сапогом.
— Послала далеко и надолго? — пьяно ухмыляюсь. — Это она может.
— Одобрение?
— Ни хрена, — смотрю на свет через тумблер[i] с виски, отчего серая мгла разбавляется янтарными всполохами. — Я буду это подавлять. Жестоко подавлять. Ни одна женщина так со мной не смеет говорить, особенно эта.
— Избавься от нее, — едва не давлюсь обжигающим напитком.
Хочется врезать Стингрею с кулака. Нельзя говорить под руку. Особенно такие вещи.
— С какого хрена? Слишком просто. У меня на телку планы куда интереснее.
— Твои планы — стать ее подкаблучником. Ты что собирался сделать? Пустить ее по кругу и отправить папаше видос вместе с ведром попкорна. Только ты попутал наказание и первую, мать его, брачную ночь. Имей в виду. Если это ролевые игры с наследницей в рабыню и господина, а не твое возмездие, я манал в подобном участвовать.
— Бутылку верни, — образ жены и сына давно стерся из памяти. Я стараюсь не замечать, что теперь сознание заполнили огромные, испуганные и дерзкие глаза Беляевой. — Будь спокоен. Еще спляшешь на могиле Белого. Только сначала я его дочь… сука, я ее просто сожру.
— Иди проспись, — Стингрей хватает меня за плечо. Очень зря. Я этого не терплю. С тех самых пор, как меня пытались сломать, избивая впятером.
Двоих покалечил. И умудрился выжить, хоть это и стоило протезирования всей челюсти. Остальные двое долгое время были под знаменами нашей группировки. И такое бывает. Только память ничего не вычеркивает просто так.
Серега не ожидает подобной прыти. Потому и не успевает сгруппироваться, когда я опрокидываю его на стол. Звенит посуда, раскалываясь о плитку на полу.
— Никогда, — замахиваюсь кулаком, не понимая, что друг увернулся и я попал в его поверхность, — не указывай, как мне себя вести. — И запомни, блядь, эта сучка — только моя. Я передумал, въехал? Планы изменились! Трахать или резать на ремни, но это буду делать только я! Пальцем тронешь — оторву все, что шевелится.
— Совсем ебанулся, — поднимаясь на ноги и глядя на расколотый надвое стол, кидает мне в спину Стингрей.
Но я его не слышу. Перед глазами — туман. В теле — озноб. Я словно перемолот и вспорот наизнанку, а после выброшенный за ненадобностью. Ступени наверх кажутся непреодолимыми преградами, но я как-то добираюсь в свою комнату.
Смотрю невидящим взглядом по сторонам. Отчего-то даже не задерживаюсь больше на фотографии Марины с Саятом на руках, что всегда находилась перед моими глазами, где бы я ни был. Как будто виски сделал меня слепым, оставив только способность видеть собственную ярость… и огромные глаза Юльки.
— Ведьма… — сметаю с прикроватного столика все, что там находилось.
Айпад идет сетью расколотого стекла, пистолет гулко звякает. Сжимаю виски руками и просто реву, будто раненый зверь. Глаза жжёт. Это кадры адского калейдоскопа. Белый. Моя семья. Юля. Кайманов с дочерью. Снова Беляев. Совсем ненадолго. И вновь насмешливое лицо Юльки, а в глазах так тщательно скрываемый страх.
Что дальше, я и сам плохо понимаю. В этом доме уже нет никого, кто сможет меня остановить. Стингрей наверняка попытается. Лучше не рисковать — я точно пущу ему пулю в лоб.
Может, алкоголь даст мне силы сделать то, что я никогда не смогу сделать в здравом уме.
Головокружение отрезвляет. Я с такой силой давил пальцами в височную область, что едва не отключился. Смотрю невидящим взглядом, а затем, разбив стекло кулаком, извлекаю из недр шкафа запечатанную бутылку виски.
Реальность сводит меня с ума. А я собираюсь сойти с реальности. Привычным жестом проверяю патроны в обойме «Беретты», закрепляю за поясом, и лихо подмигнув своей тьме, спускаюсь вниз.
Стингрей так никуда и не ушел. Но мыслит здраво. Знает, что я в том состоянии, когда начну сначала палить в лоб, а потом разбираться, кому и какого, собственно, хрена. Смотрит исподлобья, словно хочет сказать — «ты теряешь контроль, дружище».
Я разберусь с этим позже. Сейчас главное — чтобы никто мне не мешал. И охранял периметр, пока я окончательно не соберусь с силами и не поставлю точку в истории с Беляевой.
В истории, которая так резко и рвано вышла из-под контроля.
Она вскакивает при моем появлении.
Я знаю, что ее сердце забилось сильнее и даже, возможно, укололо болью, пока я спускался вниз. Пока Юля слышала мои шаги. Может, даже безошибочно поняла именно по характеру моей походки, чем ей грозит этот ночной внезапный визит.
Я знал, моя невольница, что ты не заснешь. У тебя бы это не вышло даже под лошадиной дозой самого ядреного снотворного. Как бы ты ни храбрилась и не старалась показать мне, что похищение для тебя — всего лишь яркое приключение, твое сердце буквально трясет от страха перед неизвестностью.
Как иначе, если я отнял у тебя надежду на то, что между нами возможно потепление. А также и на то, что эта месть может миновать тебя. Могла бы. Ты каким-то образом сделала для этого все от тебя зависящее.
Плевать, что и сама не поняла. Это начинаю понимать я, и ничем хорошим для тебя, как для дочери врага, оно не закончится. С наваждением надо расправляться, как с самым жестоким врагом. Обрывать все нити резко. До нечеловеческой боли и до ссадин на ладонях. Чтобы не осталось никаких сомнений.
Юля смотрит на меня так, как привыкла — с надменным вызовом. Она еще слишком молода, чтобы прятать за
