Буратино. Правда и вымысел… - Борис Вячеславович Конофальский

— Ой, тогда, наверное, у синьора почтальона будут неприятности, — размышлял вслух Пиноккио.

— Конечно, будут, для этого ты и пишешь.

— Я должен буду писать на всех, кто мне не нравится?

— Поначалу — да. Потом привыкнешь и будешь писать на тех, к кому ты равнодушен, а потом уже и на тех, кто тебе симпатичен.

— А зачем писать на тех, кто симпатичен? — искренне удивился мальчик.

— Не зачем. А по привычке. Смысл моего рассказа в том, что донос — штука тонкая, им надо уметь пользоваться, иначе могут быть неприятности.

— Я думаю, если не напиваться в трактире и правильно обращаться с корреспонденцией, всё может быть по-другому, — произнёс Пиноккио, — как вы, синьор Говорящий Сверчок, считаете?

— Может, обойдётся, а может и не обойтись. Ты, может, и не напьёшься в трактире, а где гарантия, что и секретарь окружного полицейского участка тоже не напьётся? Такой гарантии никто дать не может. Вот, помню я, как-то был один случай. Один добропорядочный гражданин в сговоре с двумя другими добропорядочными гражданами на ярмарке у крестьянина увели лошадь, предварительно выпив с этим крестьянином водки. Крестьянин, как полагается, от клофелина умер. Сердце, понимаешь, не выдержало. Казалось, всё кончилось для граждан хорошо: лошадь они продали и стало было деньги делить, но в одном из них вдруг проснулась совесть. И чтобы не делиться добытым с остальными, он накатал на них донос: так, мол и так, тот-то и тот-то есть подлецы и, вовсе даже, конокрады. И как полагается, на этом доносе поставил свою подпись и число. А видишь ты, какая незадача вышла: у племянника шурина секретаря окружного полицейского участка были именины и к тому же этот секретарь любил выпить, как свинья. И пошёл этот болван-секретарь именно в тот трактир, где сидели за кружечкой с пивом именно те двое добропорядочных людей, на которых третий добропорядочный написал донос. И, как следствие всего этого, нажрался водки наш секретарь, что называется «в рык» и упал в лужу как раз около трактира. А те двое господ, что сидели за пивом, тоже вышли из трактира и, увидев, что в луже спит человек, решили ему помочь. И давай у него по карманам шарить, а заодно и в папочку к нему заглянули. А как ты думаешь, что у него было в папке?

— Донос на этих приличных людей, — сообразил Буратино.

— Точно, а ты говоришь, обойдётся, вот ведь как бывает.

— Ой, синьор Говорящий Сверчок, а что же было дальше?

— Дальше эти два приличных человека взяли этот самый донос, а также часы и бумажник этого идиота-секретаря, и пошли к тому, кто его написал. Выволокли его из дома, разбили ему морду, сбросили его в отхожее место и до самого утра топили его там шестами, пока он не утоп. Только вот ошибочка у них вышла.

— Какая же ошибочка?

— Спьяну, ночью они не того вытащили, кто донос написал, а его родного брата, а сказать ему ничего не дали, били всё время.

— Бедняга, — пожалел невинно убиенного брата Буратино.

— Это уж да. А утром убийц поймали, потому как утопив бедолагу, они решили ещё выпить и пили прямо там же, возле сортира, пока не попадали. Дали им каждому по двадцать лет каторжных работ. А тот, кто писал донос, получил в наследство от утопленного брата две коровы, жену и падчерицу, и стал жить-поживать припеваючи. Вот такая грустная история про доносы. А этого болвана-секретаря выгнали с работы за утерю папки с документами. И поделом дуралею.

— Это очень грустная история, — сказал Пиноккио, — значит писать доносы — это, наверное, плохо.

— Плохо то, от чего плохо тебе. А если от написания доносов тебе хорошо, пиши их хоть целыми днями. Но тут надо быть очень аккуратным.

— А это как аккуратно? Не оставить кляксы?

— Причём здесь кляксы? Фу, какой глупый мальчишка. Главное в доносах — не ставить подпись. И вообще желательно печатать их на печатной машинке.

— Зачем?

— Затем. Вот представь себе ситуацию: мы живём не в очень-то стабильное время, понимаешь?

— Нет.

— Ну, двадцатый век же на носу. Кругом пар, даже электричество, дирижабли, аэроплан, говорят, уже изобрели, то есть на носу промышленная революция.

— Неужели?

— Поверь старому Сверчку. А как следствие этого, возникновение новых общественных формаций, то есть классов. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.

— Синьор Говорящий Сверчок, а какие же последствия вытекают из этих классов? — спросил Пиноккио, ему было очень интересно.

— Из этих новых классов ничего хорошего вытечь не может, дрянь какая. А вот неприятностей эти новые классы себе и остальным доставить могут, и в очень больших, скажу я тебе, количествах.

— Не уж то? И что же это, неотвратимо?

— Конечно, неотвратимо. Это закон диалектического материализма.

— Какой мерзкий закон.

— Верно, но как говорили римляне: «Закон суров, но это закон».

— А неужели эти неприятности нельзя отвратить?

— Эх, ты, необразованный осёл, — ласково сказал Говорящий Сверчок, — неприятности неизбежны, но в большей или меньшей степени, а степень неприятностей зависит от умения руководить политическим процессом. Понимаешь ли, парень, новые классы, новые финансовые структуры не могут жить в старых рамках и законах, как не может акселерат-переросток носить свои старые штаны. И тут возникают самые курьёзные антагонизмы между этими классами: одни идиоты требуют восьмичасового рабочего дня, другие жулики — защиты инвестиций. И в этом все они готовы дойти до абсурда. Они готовы даже женщинам дать право голоса.

— Глупые какие-то эти новые силы.

— Вот-вот, если так дальше пойдёт, вскоре они потребуют восьмичасового рабочего дня для ослов и лошадей. А дальше животных, и даже курей, поволокут к избирательным урнам. Эти балбесы не понимают, что надвигается полная эмансипация и прочие катаклизмы.

— Ой-ой, какой ужас, неужели это будет? — испугался Пиноккио.

— Увы, мой друг, увы. Это, к сожалению, неизбежно, как и загрязнение окружающей среды или социальное расслоение общества.

— Это что же получается, женщины смогут стать начальниками? — Пиноккио с