Нет в лесу страшнее зверя - Маша Ловыгина
— Вот вы говорите, отец ваш писал о таких местах, а что же вы сами не пошли по его стопам? Почему не занялись журналистскими расследованиями?
— Да можно сказать, занялась, — улыбнулась Полина.
— А поподробнее? — обернулся Кушнер.
— А поподробнее, — Полина подтянула рюкзак: — Я хочу написать книгу. Вернее, я уже ее пишу. О том, что случилось здесь десять лет назад…
Барушников резко остановился.
— Что? Пришли? — споткнувшись, Кушнер едва не налетел на него.
— Ну да, пришли, — Павел указал на склон, ведущий в густые заросли подлеска.
Полина, прикрываясь рукой от солнца, подошла ближе и посмотрела вниз.
Железная дорога едва угадывалась сквозь верхушки молодых березок и елей. Ее можно было вычислить лишь по темной полосе, разделяющей два холма друг от друга и уходящей в мерцающую в летнем воздухе даль.
— Спускайтесь осторожнее. Вон по этой тропинке, — указал Барушников на тоненькую ниточку примятой травы.
Кушнер подал руку сначала Алле, затем помог Маре спуститься.
— А что случилось десять лет назад? — спросил он, когда Полина оперлась на его ладонь.
«Если бы я знала…» — промелькнуло в ее голове.
— Я и хочу разобраться в этом. Потому и поехала в Ненастьево, — Полина сорвала ромашку и, покрутив ее между пальцами, засунула в волосы.
Мара на это скорчила гримасу и закатила глаза.
Когда они спустились, то увидели рельсы, почти вплотную заросшие травой с обеих сторон. Неподалеку стояло сооружение, своим видом напоминавшее телегу, посреди которой возвышалась конструкция с двумя рычагами. Толстая ржавая цепь обматывала дрезину по периметру и уходила в сторону — туда, где конец ее был припаян к вколоченному в землю столбу.
— Мать честная! Это ж прям преданья старины глубокой! — воскликнул Геннадий Викторович и, сняв крышку с фотоаппарата, сделал снимок. Затем повернулся к остальным. Мара тут же приняла эффектную позу, отставив ножку и приложив тонкие пальчики к подбородку.
— Хватит обезьянничать, — негромко фыркнула Алла.
Мара передернула плечиками и принялась позировать с удвоенной силой.
Полина наблюдала за ее ужимками, испытывая какое-то веселое возбуждение. Ах, это же так замечательно — уметь вот так кружить всем головы и быть такой легкой и непосредственной. И, не поверишь, что Мара может быть злой. А она может, подумала Полина. Как только дело касалось Сайганова, у молодой жены режиссера Кушнера буквально менялось не только лицо, но и настроение. И в то же время, эти их стычки с Аллой, бывшей Льва Яковлевича, наводили на вполне понятные мысли…
Взглянув на Барышникова, Полина заметила, как тот смотрит на Мару. И в этот момент на ум почему-то пришло сравнение с мертвой рыбой, холодной мертвой рыбой… Она помотала головой и отвернулась, надеясь, что этого никто не заметил. Ну не виноват же, в конце концов, Павел, что родился с такими глазами. Обомлеешь тут, когда вживую увидишь настоящую актрису. Вечно она, Полина, все надумывает…
Барушников попинал цепь носком ботинка.
— Давно не пользовались? — тут же среагировал Кушнер.
— А зачем нам? — вопросом на вопрос ответил Павел. — Чего мы в том краю не видели? Опять же, хрень всякая, мало ли…
— Да вы, батенька, никак пугаете нас? — рассмеялся режиссер. — Смею заметить, мы калачи тертые, много всего повидали.
— Была нужда вас пугать, — усмехнулся Барушников. — Вам надо — езжайте, бог с вами. А у меня и здесь дел по горло. Да и сыт я этим Ненастьевым по самое горло. Не потеряетесь. Вон у вас, — он метнул в сторону Полины быстрый взгляд. — сопровождающий имеется. Значит, мимо не проедете.
Мара залезла на дрезину и подергала за рычаг:
— Как эта штука работает?
— А я покажу, — направился к ней Барушников.
От Полины не ускользнуло, как тут же дернулся Сайганов. Нервничает? Ревнует?!
«Ну и ну, — подумала она, — вот так кино! Все это время ему удавалось изображать из себя ледяную глыбу, а поскреби ногтем поверхность, и что под ней?»
— Если мы хотим успеть все по максимуму, то пора выдвигаться, — заметил Геннадий Викторович, разглядывая небо. — Я все же от баньки бы не отказался.
Места в дрезине было впритык — всего одна скамейка. Женщины втиснулись втроем только благодаря тому, что Мара была худенькой.
— Мы вас сейчас подтолкнем, а с горы она быстро покатится. Потом уж сами, — Барушников кивнул своим помощникам, и они, сняв цепь, уперлись руками в металлический бок конструкции.
После толчка дрезина визгливо заскрипела и, довольно быстро набирая скорость, покатилась. Геннадий Викторович сел на сумки, разместив на коленях камеру, а Сайганов с Кушнером взялись за рычаги, которые сейчас двигались сами собой. Полина ухватилась за низкий поручень, чувствуя, как ветер начинает трепать волосы. Обернувшись, она увидела Чертову гору и стоящих на путях мужчин, чьи фигуры с каждой секундой становились все меньше и меньше.
— Господи, красота-то какая кругом! — воскликнул Кушнер.
По коже побежали мурашки, и Полина нервно посмотрела на Мару. Но взгляд блондинки был прикован к Сайганову, и казалось, что кроме них больше никого рядом не было.
…- «Твоя книжка? — спросил мальчишка, когда Шуша откатилась от него и, вскочив, стала отряхиваться от пыли и листьев, прилипших к одежде.
— Моя, — сказала она и подняла из травы потрепанного «Дон Кихота».
— Куда идешь? — он остался лежать, сложив руки под голову.
— Не твое дело! — прищурилась Шуша, искоса разглядывая мальчишку. У него было загорелое обветренное лицо с царапинами на лбу и щеке, застиранная футболка в пятнах и драные кеды. Хулиганье, сказала бы мама.
— И как тебя зовут? — широко улыбнулся паренек, закидывая ногу на ногу.
Разве так знакомятся? Как есть, хулиганье, восхитилась она и подбоченилась:
— Шуша!
— Вот елки… — от неожиданности он сел. — Это Шухерья, что ли, по-взрослому? Или Шахерезада?
— Дурак! — хмыкнула Шуша и, развернувшись, вдруг понеслась по тропинке к лесу.
— Куда ты, лихоманка? — донеслось ей вслед. — Ты ж коленку в кровь разодрала! Хоть подорожник приложи!
Шуша бежала, сломя голову и прижимая книгу к груди. Распушившаяся коса хлестала по спине и плечам. К рыжему концу ее прилип репей и теперь он словно подмигивал, появляясь то справа, то слева. На душе стало так хорошо и весело, что даже боль от царапин и ссадин не могла унять это восторженное чувство. И от вкуса кислого яблока уже не осталось воспоминаний, наоборот, казалось, что во рту было сладко — сладко…»
…Они скоро привыкли к металлическому лязганью дрезины, тем более что звуки леса были гораздо ярче и громче — верхушки высоченных деревьев раскачивались от порывов ветра, скрипели стволы, то тут, то там, оглушающе стучал дятел. Все молча разглядывали окружавшую их чащу, и в глазах
