Чужой портрет - Мария Зайцева
— Я не боюсь крови, Маруся, — клыкасто улыбается он, — мне просто не нравится, что ты в ней возишься.
— Это моя работа… — губы под маской едва шевелятся, а взгляд никак не получается оторвать от его лица, смуглого, красивого до умопомрачения… Он гораздо красивее Алекса… Почему я их сравниваю? Они же совершенно разные… Боже… Нельзя быть таким красивым… Это… Преступление…
— Это плохая работа… — так же тихо отвечает Каз, не выпуская моего подбородка, продолжая придерживать легко и одновременно жестко. Так, что не вырвешься.
— Вы ее сами предложили…
— Ты не согласилась на другую…
— Я и на эту не соглашалась… Просто сестра…
Почему я оправдываюсь?
— Я знаю, — кивает он, — вставай…
— Мне надо доубирать…
— Без тебя справятся.
— Нет. Это моя работа. Вы мне за нее платите.
— Я тебе и без того заплачу. Сколько ты хочешь? Сколько тебе надо?
— За что?
— За твое внимание.
Пощечина получается звонкой. А как по-другому, если грязной, окровавленной перчаткой да по наглой физиономии?
И нет, мне не страшно. И не жаль.
Просто есть вещи, которые нельзя прощать и сносить.
Я это не сразу поняла, зато потом выучила “на отлично”.
Учитель попался хороший, с душой учил…
Глава 21
Тишина, упавшая в этот момент на меня, кажется оглушающей.
Словно внезапно у телевизора выключают звук, оставляя только изображение. И изображение это ужасно.
Я смотрю в темные глаза Каза, завороженная стремительно меняющимися эмоциями в них.
Удивление, безмерное, безграничное, словно Каз не верит в случившееся, не допускает ни одной реальности, в которой было бы возможно подобное развитие событий.
После — шок. Он проступает внезапно и быстро пропадает, если бы не отслеживала так жадно, не смотрела в глаза без отрыва, то и не заметила бы.
Ярость, острая, всепоглощающая, страшная. Надо отшатнуться, потому что ударит. Он меня точно сейчас ударит… И я это отчетливо понимаю по безумию в черных зрачках, сменившему ярость.
Я посмела сделать то, чего он не ожидал. И никто не ожидал, судя по гробовому молчанию мужчин вокруг нас.
И я буду наказана.
Алекс бы непременно…
В это момент Каз делает резкое, вообще не уловимое движение ко мне. Отшатнуться не успеваю, да и смысла нет… Достанет. Они всегда достают…
Обреченно закрываю глаза, принимая ситуацию и ответ на нее.
И мир неожиданно переворачивается.
Я лечу, ощущая тупую боль в ребрах, словно их обручем стиснуло, таким, что даже не вздохнешь, а затем воздух и вовсе выбивается от удара в живот. Тоже тупого, давящего… Не болезненно, но неприятно.
В шоке открываю глаза и смотрю в перевернутый мир.
Мужские изумленные лица прямо на уровне моей головы, ринг с кровавыми разводами, перевернутое ведро, тряпка…
Затем мир опять сотрясается, и я вместе с ним! Это Каз спрыгивает с ринга со мной на плече.
Пол, мужские ноги, все стремительно меняется, в ушах нарастает гул, сквозь который слышу поистине дикий мужской рев! Куда там тому, что до этого было, когда тут кого-то уронили и забрызгали кровью весь ринг!
Там не было такого восторга, как сейчас.
— Каз! Красавчик!
— Да! Накажи ее!
— Офигеть, Каз!
Мужчины кричат еще что-то, громко, не стесняясь в выражениях. Сыплют советами, что Казу нужно сделать со мной, как именно наказать.
И я бы многое дала, чтоб этих слов никогда не слышать и не запоминать.
Лицо, наверняка красное от того, что вниз головой на плече у Каза вишу, теперь пылает огнем, в глазах темно, в горле сухо, в животе — больно!
Он меня на плече несет!
Словно… Словно первобытный человек добычу!
И я только в этот момент осознаю свое положение полностью, отхожу от шока, насколько это вообще возможно, пытаюсь сделать вдох и принимаюсь ерзать на плече в тщетных попытках спрыгнуть, увернуться!
Надо же, я ждала удара, была готова к тому, что размажет сейчас в тонкий блин по этому рингу, или заорет, оскорбляя и унижая.
Но вот к тому, что меня просто молча взвалят на плечо и понесут куда-то, как бессловесную, не стоящую никаких объяснений и разговоров обузу, вообще не была готова.
В голове это реально не укладывается сейчас.
Принимаюсь бессильно колотить кулаками , со все еще надетыми на руки перчатками, по спине бессовестно пользующегося своей силой мужчины, кричу, но меня вообще не слышно из-за зрительской поддержки Каза.
А мои попытки сопротивляться приводят лишь к тому, что голоса советчиков становятся настойчивей и громче, а тяжелая рука, легко удерживающая меня на плече и так же легко пресекающая все мои попытки освободиться, еще тяжелее…
Каз пинает какую-то дверь, и через мгновение мир опять переворачивается, а я лечу спиной вперед, с невнятным жалобным криком.
Падаю на мягкое, задыхаюсь, тут же переворачиваюсь, чтоб встать, чтоб подальше от него, подальше!
А меня ловят за ногу и опять швыряют обратно.
Снова пытаюсь встать, но тяжеленная, словно каменная плита, ладонь, припечатывает обратно, вышибая воздух из легких. И остается лежать. На груди. Затем перемещаясь к горлу и сжимая. Не больно, но очень жестко, без намека на то, что отпустит.
— Лежать!
Голос Каза, склонившегося надо мной, холодный, взгляд — еще холоднее, жестче.
И я подчиняюсь.
Нельзя не подчиниться, когда так командуют и так смотрят.
Мы замираем в этом положении: я — на спине, с судорожно прижатыми к груди руками в желтых резиновых, перепачканных кровью перчатках, а Каз — надо мной, нависнув лицом к лицу и упираясь одной рукой в подушку дивана возле моей головы, а другой — придерживая меня за горло, чтоб не дергалась.
Я смотрю на него, в яростное, темное лицо и не дышу. Страшно, так страшно!
Глаза у него ужасные просто, черные, безумные… Он же совершенно сумасшедший… Абсолютно…
По глазам Алекса всегда можно было отследить момент, когда ударит…
А тут…
Сплошная чернота. Мрак кромешный. Жуть…
И эта жуть мешает мне дышать, туманит мозг, не позволяет ни одной мысли прокрасться в голову.
Каз оглядывает
