Последние дни Константинополя. Ромеи и турки - Светлана Сергеевна Лыжина
Яков тоже посмотрел на генуэзца, а затем вдруг спросил:
- Мама, а молитвы правда помогают, когда нужно, чтобы желание исполнилось?
- Не все желания исполняются, - вынужденно призналась Мария. - Зависит от того, кто и о чём просит, а Господь уже решает, проявить милость или нет. Но к детям Он милостивее, чем ко взрослым.
- Тогда попробую помолиться, - серьёзно сказал Яков. - Я не могу сказать отцу, что случилось, но ведь Яннис... то есть Иоанн... своему отцу всё сказал. Успел сказать, пока крестный ход стоял на месте. И Тодорис... ты видела? Он тоже что-то говорил своему отцу. Так что Юстинианис - не последний, кто будет обращаться к василевсу. Василевс должен узнать, насколько всё плохо. А если василевс будет глух ко всем ним, нам никакое чудо не поможет, поэтому я буду молиться, чтобы василевс послушал.
"Я тоже буду молиться об этом", - подумала Мария.
* * *
"Так вот, чей это сын! - мысленно воскликнул Тодорис, видя, что мальчишка, которого предводитель генуэзцев называл Иоанном, но на итальянский лад, решительно протискивается через толпу к Георгию Сфрандзису. - Я мог бы и раньше догадаться".
Затем юноша увидел своего отца в той же толпе, среди конной свиты василевса, и решил, что раз уж обращение Джустиниани не имело успеха, надо рассказать отцу про письмо, доставленное турецкой стрелой, и попросить вмешаться.
Родитель, судя по внимательному взгляду, был не прочь получить новости, а вот тесть Тодориса, Лука Нотарас, совсем не проявлял любопытства. Господин Лука явно был сосредоточен на том, что зять избрал дурную компанию - явился в сопровождении сразу двух "врагов": генуэзца и отпрыска Сфрандзиса.
Именно поэтому Тодорис, стремясь вслед за Джустиниани вклиниться в толпу и найти там местечко, устроился возле отца, но подальше от тестя. А впрочем, юноша сделал бы так в любом случае, ведь своего тестя недолюбливал, да и тёщу - тоже.
Эта неприязнь зародилась ещё тогда, когда стало ясно, что войны с турками не избежать, и господин Лука решил отправить всех четырёх своих дочерей в Венецию. Пусть Лука и не любил выходцев из Италии, но это никак не касалось венецианских банкиров, у которых Нотарасы хранили значительную часть своих средств и получали за это хороший процент. А в преддверии войны Лука решил доверить банкирам ещё и своих дочерей, в том числе жену Тодориса, о чём самому Тодорису было объявлено, лишь когда начались приготовления к путешествию.
Такая внезапность и скрытность до сих пор вызывали у Тодориса досаду. Конечно, он не скучал по отсутствующей супруге, ведь даже служанка в доме Нотарасов нравилась ему больше, чем жена. Брак с дочерью Нотараса стал результатом обычной договорённости между семьями, сделкой, поэтому причина была в другом: мнение Тодориса по поводу поездки могли бы спросить хоть ради приличия! Муж имеет право принимать участие в судьбе своей жены, пусть формально. И всё-таки Лука, если с кем и посоветовался, то только со своей женой, и они вместе решили, что все четыре их дочери должны уехать.
Тодорис пожаловался отцу, но услышал в ответ: "Зачем ссориться с их семьёй из-за этого?", а когда юноша всё же решился попенять если не тестю, то хоть тёще, она сделала вид, что не понимает:
- Разве ты не рад, что твоя жена будет в безопасности?
- Разумеется, рад, госпожа Мария.
- Вот и мы ни мгновения не сомневались, что ты одобришь это. Так в чём же дело?
Тодорис тяжело вздохнул и ответил:
- Ни в чём, госпожа Мария. Мне и впрямь не на что жаловаться.
Конечно, досада после разговора лишь усилилась, и зять, раз уж не мог ничего поделать, начал старательно избегать женину родню. А ещё - пустился во все тяжкие, не без удовольствия думая о том, что о его недостойном поведении станет известно и Нотарасы, возможно, почувствуют себя уязвлёнными.
Правда, надежда уязвить Нотарасов так и не оправдалась, а затем турки начали осаду, отец дал должность связного, и всё изменилось. Во-первых, пришлось-таки иметь дело с тестем, а во-вторых, жизнь стала такой, что поневоле вернёшься на праведный путь.
Уже через две недели осады у тех, кто защищал стены, не хватало сил даже на то, чтобы вечером избавиться от доспеха, а уж на то, чтобы добраться до увеселительных заведений - тем более.
Тодорис стал праведным, как и все вокруг, но ему казалось забавным смотреть, насколько просчитались владельцы таверн и домов терпимости, надеявшиеся заработать во время войны. Жёны многих состоятельных граждан уехали, а войск в Городе прибавилось, и это сулило хорошие барыши, но в итоге...
Весёлые красотки, отчаявшись дождаться клиентов, сами приходили на стены "подбодрить воинов", но затем перестали. Грубоватая шутка, шлепок по заду, попытка ущипнуть - вот всё, на что оказывались способны защитники стен, а за это плату не потребуешь. Лишь две или три красотки продолжили приходить, но уже в совсем другом обличии и не за заработком, а чтобы перевязывать раненых и помогать хоронить убитых.
Наверняка, эти временно раскаявшиеся грешницы присутствовали в толпе, собравшейся на крестный ход, но Тодорис, на мгновение вспомнив о них, вдруг поймал себя на том, что ищет в толпе другое лицо - той служанки из дома Нотарасов, которая всегда улыбалась ему милой улыбкой.
Однажды поздно вечером Тодорис встретил её на стенах. Она сопровождала свою госпожу, явившуюся к мужу и старшим сыновьям, а Тодорис именно в это время был отправлен отцом к господину Луке с новостями.
Как ни хотелось Тодорису уязвить Нотарасов, он всё же был не таким наглецом, чтобы в присутствии тестя и тёщи заводить беседу с их служанкой. Разумнее было отойти прочь и даже не пытаться привлечь к себе внимание, но когда он это сделал, то вдруг услышал за спиной звук торопливых шагов, а затем его тихо окликнул приятный голос:
- Господин Тодорис...
- Ты... - Тодорис обернулся и только тогда понял, что даже не знает эту служанку по имени. - А я думал, не уехала ли ты вместе с дочерьми своей госпожи в Венецию. Им там тоже нужны помощницы по дому.
- Нет, господин Тодорис, я не уехала, - улыбнулась девушка.
- Почему?
- Я сказала госпоже,
