Развод. Моя (не) желанная - Лада Зорина
— Я уже сказала, — процедила я, с досадой понимая, что сказать мне попросту нечего, — мне до твоих развлечений дела нет никакого, пока они не мешают нашей легенде.
— Ну и прекрасно, — получила в ответ. — Круто, что у нас в этом вопросе полное взаимопонимание.
— Супер, — я рухнула обратно в постель, накрываясь одеялом.
Внутри всё трусилось от злости, непонятно откуда взявшейся обиды и разочарования. Я всё-таки надеялась на его… раскаяние?
Чего я на самом деле ждала? Что Громов в извинениях примется рассыпаться? Да плевать он хотел на меня и мои… и мои… соображения!
Но слово «чувства», которого я с такой настойчивостью избегала, хищно кружило в моей голове, намекая, что не позволит мне себя проигнорировать.
Да нет никаких чувств! Вот ещё!
Я зарылась носом в подушку, подавив почти нестерпимое желание вцепиться в неё зубами.
— Спокойной ночи, — непривычно тихим голосом отозвался Громов, и я услышала, как он тоже обратно улёгся в постель.
— Спокойной, — буркнула я.
Но о спокойствии в итоге можно было только мечтать.
Я крутилась и вертелась под одеялом, потому что никак не могла принять настолько удобное положение, чтобы наконец-то заснуть.
Настораживало то, что и Громов, кажется, заснул далеко не сразу. Стоило мне замереть в новой неудобной позе, как я обязательно слышала, что он тоже ворочается.
Но мы оба старательно делали вид, что совершенно не замечаем чужую бессонницу.
Ближе к утру я до того измучилась, что всё же провалилась в беспокойную чёрную муть, которую и сном-то было сложно назвать.
Должно быть, поэтому и очнулась, почувствовав, как моего оголённого плеча коснулось прохладное одеяло.
От неожиданности распахнула глаза.
Из-за штор пробивался серый утренний свет.
Надо мной стоял Громов — одетый в свой строгий деловой костюм и, видимо, уже собиравшийся на выход из спальни.
Первые мгновения я просто хлопала сонными глазами в попытке сообразить, что вообще происходит.
Громов высился надо мной — донельзя хмурый, будто озабоченный какой-то неразрешимой проблемой.
— Что… — я пыталась что-то сказать. Голова была будто свинцовая.
Но до меня всё-таки наконец дошло, что во сне я, видимо, скинула с себя одеяло, а Громов почему-то решил укрыть меня, спасая мои порядком озябшие плечи.
— Спи, — буркнул он, выпрямившись и поправив манжету своей белоснежной рубашки. — Рано ещё.
Я хотела уже по привычке ответить ему какой-нибудь колкостью, но не решилась. Поправленное одеяло вносило сумятицу в мои и без того туманные после почти бессонной ночи мысли.
Решилась я лишь на вопрос:
— Сегодня у тебя тоже грандиозные планы на работу и отдых?
Конечно, он понял, в чём заключался вопрос. Его челюсть мигом отяжелела.
— Да. Много дел. По перезапуску производства. Встречаюсь с подрядчиком. К ужину ждать не нужно, — он метнул на меня злой взгляд. — Поужинаю в городе.
В городе.
Всё понятно.
Но если я думала, что наш утренний разговор будет моей самой большой головной болью, то грядущий день мне доказал, как сильно я ошибалась.
Глава 32
— Очень надеюсь, Алина Сергеевна, что не я стал причиной вашей утренней грусти.
Я прожевала свою венскую вафлю и покачала головой, не находя в себе сил притворяться, даже если от этого сейчас зависела наша с Громовым легенда.
Потому что… чтоб этому Громову пусто было!
— Нет, Алексей Вячеславович, вы тут совершенно ни при чём, — я долила себе крепкого кофе и снова уставилась в окно, на хмурившееся осеннее небо. — Просто настроение сегодня не очень.
— Надо же, как у вас с супругом всё синхронно, — Лисицын застучал чайной ложечкой по стенкам кружки, размешивая сахар. — Даже настроение.
Я покосилась на Лисицына в надежде, что не придётся вытягивать из него объяснение.
Не пришлось, слава богу.
— Уехал из дома ни свет, ни заря. Просто поражаюсь работоспособности Ярослава Дмитриевича.
— А я — вашей.
Наши взгляды неминуемо встретились, и в глазах Лисицына мелькнула хорошо скрываемая ирония. Будто он оценил мою «шпильку».
— Я, знаете ли, сплю очень мало. Мне и четырёх часов в сутки хватает. Вот такая особенность.
Ну теперь понятно, почему от «Фонда» отрядили именно его. Машина какая-то, а не человек. И если мне раньше было не по себе от странностей этого человека, то теперь и подавно. Ещё немного — и он признается, что умеет мысли читать и будущее видеть.
Хотя, пожалуй, обладай он такими талантами, смысла нас с Громовым караулить у него и не было бы. Он нашу ложь давно раскусил бы.
— Ваш муж частенько в городе ночевать остаётся… — Лисицын явно ждал моего подтверждения озвученного наблюдения.
Ну и что мне оставалось на это ответить?
— Частенько. Когда работа этого требует.
Или его потаскушки.
— Привыкли, наверное?
— На нас висит очень большой долг, Алексей Вячеславович, — я отхлебнула кофе, понадеявшись, что кружка в моей руке не тряслась. — И Ярослав делает всё, чтобы с ним расплатиться. Его работа порой действительно требует жертв.
Лисицын кивнул:
— Конечно, конечно. Знаете, Ярославу Дмитриевичу очень повезло, что у него такая понимающая жена.
Мне показалось, или в его голосе крылась усмешка? Я рискнула бросить взгляд на собеседника, но Лисицын был совершенно серьёзен.
Ну, предположим, он искренен. Не имеет смысла накручивать себя раньше времени. Мне ничего сейчас это не даст, кроме новой головной боли.
— Спасибо.
— Надеюсь, он это ценит.
— Пока у меня не было причин заподозрить его в обратном.
Говорила это, а внутренне морщилась.
Да уж, он то ого-го как всё это ценит. Ценит настолько, что готов при любом удобном случае сбежать подальше, прикрываясь работой.
Когда с завтраком было покончено, и мы с Лисицыным попрощались, я с досадой поняла, что пища и кофе моего настроения не улучшили. Оставалась надежда лишь на физический труд.
— Представляешь, прапра? — я осторожно сметала садовым веником нанесённый на могильную плиту мусор. — Этот Лисицын от нас никак не отвяжется. Устала я от него. Он же только строит из себя вежливого постояльца.
Но мой прапра- и ещё много раз прадед, к сожалению, не откликнулся. Установленная под раскидистым клёном плита с полуистёршейся надписью привычно молчала.
Я с детства привыкла беседовать с нашим предком — первым садовником Громовых, которого по его собственной просьбе похоронили в этом саду, у дальнего края, почти на самом выходе из ворот, чтобы никого не смущать могильным камнем посреди сада.
Мой предок настолько любил это место, что ни за что не хотел с ним расставаться даже после своей смерти.
Потомки не всегда воздавали должное
