Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №09 за 1984 год

Вскоре дорога привела к заброшенному артезианскому колодцу. У легкого горячего ветерка едва хватало сил, чтобы вращать крылья старой водяной помпы. Она со свистом выкачивала из подземных озер струйку воды, солоноватой и непригодной для питья.

Я подождал. Немного погодя старая бетонная плита, на которой когда-то покоилась насосная станция, медленно наклонилась, и в земле появилась темная расселина. По образовавшемуся уклону я направил машину к Центру «Кроссуинд».

На дне шахты я вылез из машины. Меня ждал Кол Талура. Кол — значит Колемара. Его предки в свое время отражали набеги переселенцев и не раз смазывали тело почечным жиром белых. А сам Кол был посвящен в мужчины племени аранда. Кол первым из аборигенов получил ученую степень доктора философии и стал в придачу бакалавром естественных наук. Возможно, этот контраст и был причиной тому, что я сделал Кола своим заместителем. Мудрость, сочетавшаяся в нем с верностью старым обычаям племени, делала Кола человеком, к которому стоило присмотреться получше. Но сейчас мне было не до психологии.

Мы обменялись коротким рукопожатием.

— Как он? — спросил я.

— Черт меня подери, если я знаю. Физически очень плох, но вне опасности. Психически же... впрочем, доктору это лучше известно. Хотите сходить в госпиталь?

Мы встали на движущуюся дорожку. Кол протянул мне папку.

— Ознакомьтесь с этими бумагами,— сказал он.— Доклады поисковой партии.

Я пролистал папку. Карты, на которых были отмечены маршруты поисков, и в одном месте — победный крестик. Здесь нашли Чарта. Я прикинул: миль двадцать от базы. Записи радиопередач, несколько фотографий. На первой какая-то равнина с разбросанными по ней выветренными скалами. «Непонятная страна» — так называют ее аборигены.

— Это здесь его нашли?— спросил я.

— Ужасная местность,— кивнув, ответил Кол.

Я просмотрел другие фотографии. Снимок брошенного автомобиля. Всего-навсего армейский «джип» с откинутой полусферической крышей. Я взглянул на следующую фотографию.

— О боже!

Кол даже не повернулся. Он знал, на что я смотрю.

— Жуть, правда? Ожоги третьей степени, нагота, жажда — страшное дело.

— Он что, голый?

— Таким его нашли. Ничего особенного. Заблудившиеся в пустыне часто теряют рассудок и срывают с себя одежду. Несколько недель температура здесь не опускалась ниже ста по Фаренгейту. Дорожка кончилась у дверей госпиталя. Доктор ждал нас.

— Как он? — спросил я.

— Плохо. Но выжить должен. Он помещен в кожный кокон.

Врач ввел нас в палату, где лежал Чарт. Здесь не было ничего, кроме кокона — длинного, похожего на саркофаг пластикового сооружения, соединенного с тихо гудевшими приборами. В коконе плавал человек, не похожий ни на Питера Чарта, каким я знал его полгода назад, ни на то обгоревшее существо с фотографии. Это было какое-то новое, полуоформившееся создание. Кожа по всему телу была розовая, как у младенца.

Я повернулся к доктору. Не было никакой необходимости шептать, но мне почему-то казалось, что стоит заговорить во весь голос, как тонкое равновесие, в котором пребывал больной, непременно нарушится.

— Показания мозга снимаете? — спросил я.

Доктор повернул ручку энцефалографа, и из прибора выскочила полоска бумаги. Он протянул ее мне. Я всмотрелся в кривую на бумаге. В ней было нечто странное, но что именно, сказать было трудно. Потом до меня дошло: однообразие линии. У кататоников кривая работы мозга особенно сложная. Внешне они неподвижны, но подсознательно мозг их продолжает работу, силясь решить проблему, заставившую их замкнуться. А вот мозг Чарта оставался расслабленным, как и его тело. На диаграмме не было ничего, кроме обычной записи показаний мозга, выполняющего свои естественные функции. Лишь в одном месте линия неожиданно подскакивала и с четверть дюйма вела себя как сумасшедшая, потом снова возвращалась в прежнее положение. Вероятно, это был период пробуждения Чарта. Я сказал об этом доктору только тогда, когда мы снова очутились в коридоре, потом спросил:

— Как же это случилось?

— Моя вина,— нервно почесав за ухом, ответил врач.— Хотя при таких обстоятельствах кто угодно, наверное, сделал бы то же самое. Несколько дней Чарт был без сознания. Мы провели обычное исследование и решили оставить его под наблюдением медсестры, чтобы она следила за питанием и всем прочим, и был охранник — на всякий случай. В ночь побега девушка, как обычно, в два часа вышла заменить питающую емкость. Состояние Чарта за день ничуть не изменилось. Как видно из диаграммы, вплоть до того момента он был без сознания, а тут вдруг неожиданно очнулся, голыми руками задушил охранника, выскользнул из госпиталя и украл машину. С медицинской точки зрения это совершенно невероятно, а вот поди ж ты...

— Неужели нельзя найти никакого объяснения? — спросил Кол.— Неважно, насколько оно будет притянуто за уши, лишь бы подходило к случаю.

— Хотел бы я, чтобы все было так просто,— смущенно ответил врач.— В ту ночь мы перебрали любые мыслимые варианты, но все без толку. Человеческие существа не так сложны, как вы, вероятно, полагаете. Разумеется, порой и при относительно простых болезнях наблюдаются непонятные симптомы, но обычно причину нетрудно увязать со следствием. А тут...

— Стало быть, Чарт страдает каким-то неизвестным помрачением ума, вызванным тем, что он пережил в полете? — спросил я.

— Ну нет,— возразил доктор.— Здесь дело обстоит слишком уж необычно. Мы всесторонне обследовали Чарта. Изоляция, тишина, регенерируемый воздух — ни то, ни другое, ни третье, по-видимому, не могло повлиять на него. Его мозг, если хотите, приобрел иммунитет против невроза. Разумеется, кое на что он способен был отреагировать, но за весь "полет в оболочке ничего необычного не произошло...

— Но если это не психическое явление, тогда, может быть, биологическое? Какой-нибудь новый вирус...

— Тоже исключено. Поле непроницаемо, он был совершенно изолирован. Во всяком случае, мы бы зафиксировали следы бактериологического воздействия.

Итак, мы зашли в тупик. Оставалось одно — проводить исследования, чем мы и занялись на другой день.

Вызвать силовое поле нетрудно. Довести напряжение до нескольких тысяч вольт и повыше поднять прожектор, чтобы в поле не попала часть пола. Ну а уж когда поле образовано, его ничем не прошибешь — ни кулаком, ни пучком гамма-лучей. Даже всепроникающему нейтрино в него не пробиться. Потому мы и стремимся применять поле при полетах в космос: исчезает угроза радиации. Для опытов мы соорудили обычный комплекс прожектора — поместили на колонну раму, с виду похожую на шасси старого автомобиля. В центре, прямо над колонной,— прожектор, перед ним — место пилота и консоль, а сзади — регенератор воздуха. Единственной новинкой была двусторонняя телесвязь, кабель которой сбегал вниз. Колонна обычно убиралась перед взлетом, чтобы поле могло полностью замкнуться, но сейчас требовался хоть какой-то механизм наблюдения. Запечатывание было полное. Если не считать телесвязи, новый пилот-испытатель очутился в точно таком же положении, как когда-то Чарт.

После включения поля и проверки связи оставалось только ждать. Первые дни я проводил большую часть времени у контрольного телеэкрана, наблюдая за пилотом-испытателем Тевисом, но вскоре стало сказываться напряжение, и я позволил себе отдохнуть. Кол чувствовал себя не лучше, и мы провели несколько дней на поверхности, охотясь на мелкую дичь и просто шатаясь по пустыне. Во время одной из таких экспедиций далеко на юг я заметил, как бурая равнина Налларбор безо всякого перехода уступает место черному как смерть пространству, простиравшемуся до горизонта. Это была огромная неподвижная тень, покрывавшая бурую землю, большое чернильное пятно на лике, природы. Кол заметил мое удивление.

— Вумеровский центр,— пояснил он, показывая на юг.— Раньше там был городок.

Я посмотрел в бинокль и увидел блеск металла.

— А что означает эта чернота?

— В целях безопасности они расчистили местность на пятьдесят миль вокруг и побрызгали ее каким-то металлическим раствором,— возмущенно сказал он.— Это обеспечило им своего рода радарное зеркало, отражающее все, что на нем появляется. И нет никакого укрытия. Они раздробили все камни и уничтожили растительность.

— Что ж, это их земля...— проговорил я.

— С какой стати? — неожиданно возразил Кол.— Мы же были здесь первыми, разве не так?

Я не понял, кого он имеет в виду — австралийцев вообще или только аборигенов. Скорее всего последнее.

— Договор...— начал было я, но Кол в нескольких сочных фразах на языке аранда проклял и договор, и всех тех, кто его заключил, а я быстро сменил тему разговора...

Несколько дней спустя Вумеровский центр Европейской компании космических полетов вновь напомнил о своем существовании. Рано утром Кол ворвался в мой кабинет и положил на стол какой-то предмет размером с горошину. Я искоса взглянул на него — крошечная жемчужина из проводков, намотанных на кристалл.