Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №04 за 1984 год
Взгляд председателя утопает в неоглядном знойном просторе. Линия зеленого травяного прибоя качается и струится по ветру, окаймляя розово-красное море диких степных трав. Золото просвечивает сквозь зеленое, красное отливает желтым.
— Вот вам петриковская роспись! — говорит Наливайко и протягивает руку в сторону заката.
Я хожу по утренним петриковским улицам и вдыхаю густой настой отцветающей сирени. Пышная приземистая вишня заполнила зеленью дворы. Дикий виноград обвивает старую, кряжистую яблоню, золотистые блики дрожат на росных листьях...
Мне всегда представляется загадкой растительный орнамент. В нем все так переплетено, все куда-то плывет, все куда-то движется. Все занято жизнью! И как отыскать ту заветную нить Ариадны, которая повела бы тебя по запутанному рисунку из трав, цветов, колосьев и птиц? Взволнованной, праздничной рекой несутся они по замкнутому пространству, рождая поразительные сочетания оттенков и светотеней. Зеленая волна трав накатывается на необычное поле, где цветут гигантские подсолнухи. Где начало, где конец этому движению? И почему вдруг крылья бабочки становятся как бы продолжением цветка? Что это за полудерево-полуцветок, в кроне которого притаились маленькие птахи-листья с оранжевыми клювами?
Композиции такого рода, выполненные на блюдах, подносах и шкатулках, я видел в цехе готовой продукции фабрики «Дружба» — главном петриковском предприятии по производству художественно-декоративных изделий. Ежегодно около двухсот тысяч таких изделий расходятся отсюда не только по нашей стране, но и за рубежом. На фабрике трудится около ста народных художников, и в большинстве своем выпускников художественных училищ. Это современное производство со всеми привычными атрибутами — прессами, штампами, сушильными шкафами и, конечно, неукоснительным при плановом производстве графиком.
Теперь я иду в экспериментальную мастерскую петриковской декоративной росписи, где можно увидеть, как рождается орнамент на чистых листах ватмана. Руководит мастерской талантливый народный живописец Федор Саввич Панко, член Союза художников Украины. Из книги «Народные мастера Приднепровья», которую купил в местном магазине, я знаю, что он делает росписи по дереву, фарфору, керамической плитке, в совершенстве владеет искусством народной станковой графики, участвует в оформлении книг, выполняет декоративные панно по заказам Художественного фонда и что не так давно в Киеве, Москве, а также в Париже состоялись его персональные выставки.
Несколько работ Панко я хорошо помню — например, живописное полотно под названием «Металл и хлеб», где изображен ковш, чем-то похожий на цветок мака. И льется из него не расплавленный металл, а мириады мельчайших цветочных лепестков. А вообще-то большинство росписей Панко посвящены Приднепровской степи с ее щедрым простором и сочностью красок. Еще в 30-х годах, когда он был учеником знаменитой Татьяны Акимовны Паты, ему полюбились сюжеты, которые и сейчас варьируются в его работах: головки цветущих подсолнухов, перепелка во ржи, свадебный танец журавлей, кукушка на калине, гроздья петриковской вишни. И еще кони, красные и черные, летящие сквозь дикую золотисто-багровую степь. Сначала он писал их цветными глинами на клочках бумаги, а потом перешел на растительные краски и дерево...
Более двадцати лет Федор Саввич преподает композицию в Петриковской художественной школе, а также в студии при Доме пионеров, и почти все художники экспериментальной мастерской — его бывшие ученики.
Домик, где работает коллектив Панко, спрятался в густой зелени, и внутри его чувствуешь себя в полной изоляции, как за семью замками. По стенам мастерской бродят удивительные звери, жар-птицы, с потолка свисают гроздья калины и винограда, оплетенные травяными нитями тончайших расцветок. Крупные подсолнухи тянут свои головы к свету, и как бы пасмурно ни было на улице, жизнь, заключенная в этих солнышках, поднимает дух, подхлестывает воображение. На стенах нет свободного места — все забрала природа...
— К сожалению, у нас срочный заказ,— с напускной строгостью говорит Федор Саввич Панко, разглядывая меня поверх очков. Руки его по локоть вымазаны в краске.
Все двадцать девушек, что сидят в комнате, как по команде поднимают головы. Перед каждой на столе разложены самодельные кисточки из кошачьей шерсти (такими пользовались еще их далекие предки), тюбики гуаши и темперы, баночки с водой и лаком. Кто на больших листах пишет цветочный орнамент — так называемую «малевку», кто разрисовывает металлический поднос, кто расписывает ложку, кружку, керамическую плитку, а кто и детский столик с табуретками. Горячие краски ложатся на свилеватую текстуру дерева...
Среди людей, увлеченных работой, чувствую себя довольно неуютно.
— Да вы садитесь, садитесь,— жестом приглашает Панко и освобождает одну из табуреток, расписанную ослепительно рыжими букетами. В голосе его звучат сочувствующие нотки. Вообще-то не принято сидеть на произведениях искусства, но мастер буквально силком заставляет меня опуститься на огненную плоскость.
— Вот вам наши орнаменты,— он протягивает толстую пачку ватмана.— Возникнут вопросы — с удовольствием отвечу. А сейчас извините...
Беру листы, только что выполненные Федором Саввичем и его ученицами. Орнаментов около пятидесяти, но они будут повторены на изделиях не более трех-пяти раз — таков закон экспериментальной мастерской. Тиражирование здесь запрещено, иначе вещь потеряет свою уникальность. Чтобы изобрести новое, мастера изучают традиционную петриковскую роспись. Но о копировании, конечно, не может идти и речи. Это сегодняшняя сказка, фантазия на тему сказки...
Среди эскизов, которые выходят из рук мастериц, нет ни одного одинакового. Как в школьном сочинении: тема одна, а содержание и почерк разные. Нина Турчина, например, больше тяготеет к устоявшимся формам орнамента, добиваясь удивительной ажурности и графической точности: верность традициям у нее в крови. Надя Коваленко, наоборот, любит неожиданные сюжетные композиции: на куст калины она сажает петуха с курицей, обставляя их ягодками, бутончиками, «кучерявками», и выглядит это очень забавно... А для Марии Стативы мир существует в ошеломительном соединении красок и света: как осеннее дерево, на сто ладов поет-шумит у нее орнамент. Здесь столько цветовых пятен и оттенков, что поначалу рябит в глазах. Но вглядишься повнимательнее — и заметишь стройный порядок, четкий переход от крупных деталей к более мелким. А вообще-то говорить о ее работах — все равно что передавать своими словами стихи или музыку...
Пожалуй, единственное, что сближает работы художниц,— это цветы. Цветы роскошные, огромные, во весь лист — и скромные, крошечные, едва различимые. Многокрасочные, как сама украинская природа, бьющие по глазам яркостью и богатством оттенков, и сдержанно-мягкие, приглушенных тонов, как бы застенчивые. Это не те цветы, что я видел в степи у Орели и в буйных петриковских садах, а выдуманные, рукотворные, не существующие в живой природе. Цветы как обобщенный художественный образ.
Сначала кажется, что ты уже видел и этот бутон, и эти лепестки, пестики, тычинки и нужно просто напрячь память, чтобы вспомнить место, где рос этот цветок. Напрасное занятие! Никакой ботанической схожести. Правда, кое-что взято от пиона, что-то от розы, что-то от цветущей вишни и абрикоса, но в общем это плод воображения, аленький цветочек из сказки.
— Ну и что вы тут высмотрели? — вдруг обращается ко мне Федор Саввич. Глаза его смотрят с усталой доброжелательностью. На керамических плитках, которые он только что расписывал, горят ягоды калины и вишни в окружении осенней зелени, и поневоле вдыхаешь их дразнящий запах. Под Киевом, в республиканском музее культуры и быта, есть комната, облицованная петриковской кафельной плиткой. И такие дивные узоры цветут на стенах этой комнаты, что смотрителям иногда приходится сдерживать напор посетителей. Рассказывают, будто однажды пришла сюда певица Людмила Зыкина, смотрела, слушала, спрашивала, что-то записывала, а потом не выдержала и... запела.
Мастер отложил свою работу и, не дождавшись моего ответа, мрачно заметил:
— Растаскивают петриковскую роспись... Мы бьем на уникальность,, выдумываем, мучаемся, а некоторые приходят на готовенькое и делают из нас окрошку, ширпотреб. Обои гонят с нашими орнаментами, посуду, сувениры. Соединяют Петриковку с Хохломой, Петриковку с Жостовом — и получается что-то несуразное: роспись страдает, ей больно. Да и нас этим унижают, нашу профессиональную гордость, если хотите.
Горечь Панко можно понять: еще в третьем классе на вопрос учительницы, какой предмет он любит больше всего, мальчик ответил: «Рисование!» Вспоминая свое детское чувство красок, отношение к цвету в природе, он готов был повторить слова Бунина: «Я весь дрожал при одном взгляде на ящик с красками, пачкал бумагу с утра до вечера, часами простаивал, глядя на ту дивную, переходящую в лиловое синеву неба, которая сквозит в жаркий день против солнца в верхушках деревьев, как бы купающихся в этой синеве...» И когда в селе открылась художественная школа, Татьяна Акимовна Пата сама взялась опекать способного ученика. Она не знала ни законов композиции, ни тайн колорита и целиком полагалась на интуицию, которую унаследовала от старых петриковских живописцев. Обычно Пата хвалила тех, кто писал не так, как она...
