Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №08 за 1977 год
— Покажете где? — спросила я Савдина.
— Однако, покажу, — ответил он.
Мы обо всем договорились. Но судьба распорядилась по-иному, дав мне в помощь другого проводника.
...Некор Сайланкин, совхозный бригадир, сухощавый, небольшого роста, с мечтательным выражением доброго лица, задумчиво вращал неуклюжее весло парома. Рядом с Некором стояла его лошадь и меланхолично смотрела на воду. Паром пересекал Катунь между Тюнгуром и деревней Кучерлой. А я сидела в «газике» на кучерлинской стороне и своим грустным видом была очень похожа на лошадь Некора. Скверное настроение имело причину. Дело в том, что «газик» из Усть-Коксы приехал с опозданием, и Николай Иванович Савдин, прождав меня терпеливо полдня, отправился на покос. Без него «камней с лицами» я найти не могла. Паром уже пересек реку и приближался к причалу, когда на лице Некора появилось выражение растерянности. Он затоптался на месте, почесал в затылке, что-то, видимо, решая. Когда паром коснулся досок причала, Некор не сошел на берег. «Газик» въехал на палубу, а меланхолическая лошадь послушно отошла к перилам.
— Однако, пиджак забыл в Тюнгуре, — смущенно улыбнулся мне Некор. — Придется вернуться.
Так, благодаря забывчивости Некора, у нас нашлось время поговорить. Оказалось, что Некор тоже кое-что знает о «камнях с лицами» и даже может их показать.
Через два часа мы оказались неподалеку от слияния Ак-Кема с Катунью. Здесь, на ее высоком холмистом берегу, на горном просторе и стояли «камни с лицами». Да, это были именно «камни с лицами», а не «бабы». «Баб» я видела в музее в Горно-Алтайске — это были высеченные в камне фигуры, с намеченными руками и деталями одежды; некоторые из них держали в руках загадочные чаши, на поясах других были мечи. Здесь все это отсутствовало. Только вертикальный камень-менгир с темным, древним лицом. Их было всего два, таких менгира. Они стояли на расстоянии друг от друга, повернув в сторону солнечного восхода бесстрастные лица с близко посаженными глазами. И глаза эти выражали печаль и отрешенность, как будто какая-то неотступная мысль, много веков заключенная в камне, искала выхода и не могла найти. Над зеленым холмом, где стояли эти одухотворенные кем-то менгиры, поднималась синяя гряда гор, а у его подножия вилась голубая река. Вдоль реки шла такая же древняя, как и эти таинственные камни, дорога. И снова что-то очень знакомое почудилось мне в облике этого горного ландшафта... Наверное, я не ошибалась. Картина Рериха «Страж пустыни». Там такие же синие горы и зеленые холмы. Над ними полоса догорающего закатного неба. И то же замкнуто-печальное лицо, высеченное в камне. Только камню придана форма фигуры. Эти фигуры и «камни с лицами» такие, казалось бы, близкие друг другу и в то же время далекие, что разделяет их? Время? Или, может быть, принадлежность к разным народам? Кто первый высек лицо на менгире? То самое лицо, которое позже превратилось вместе с этим менгиром в изваяние тюркского воина. А может быть, кто-то позже подражал этим изваяниям, высекая лица на грубых камнях? Такое ведь тоже могло быть. Есть гипотезы, есть предположения. Но трудно пока еще сказать что-то определенное. «Странные, непонятные народы не только прошли, но и жили в пределах Алтая и Забайкалья. Общепринятые деления на гуннов, аланов, готов разбиваются на множество необъясненных подразделений...
Оленьи камни, керексуры (1 Керексуры — насыпные курганы из камней.), каменные «бабы», стены безымянных городов хотя и описаны и сосчитаны, но пути народов еще не явили».
Это опять Рерих. «Но пути народов еще не явили». Чьи пути проходили по этой дороге над Катунью, через эту зеленую и солнечную горную долину? Мы знаем лишь о немногих из них. Каменные лица менгиров повернуты на восток, туда, где вдоль дороги идут линии древних курганов. Круги курганов аккуратно выложены камнями.
В этой долине с совхозным бригадиром Некором Сайланкином произошло чудесное превращение. В нем появилось что-то, что странным образом связывало его с этими менгирами и курганами. Он бережно прикасался к каменным лицам, кружил бреди курганов, смотрел на древний путь, ведущий к синим горам, и в его узких глазах вспыхивало нечто такое, что трудно выразить словами. Так, наверное, смотрит кочевник на неведомую дорогу, радуясь предстоящему пути и в то же время страшась неизведанности. В фигуре Некора появилась неуловимая легкость, а движения стали быстрыми и точными. Как будто в нем все собралось и приготовилось к чему-то большому и значительному.
— Однако, кто же здесь похоронен? — неожиданно спросил он, трогая камень кургана.
— Кочевники, — сказала я.
— Кочевников было много. А как их называли?..
— Некоторых скифами.
— Скифы... — протянул он, словно вслушиваясь в музыку слова. — Скифы. Шибко красивое название.
Он неохотно влез в «газик», когда я оказала, что нам пора ехать. Всю обратную дорогу он молчал, думая о чем-то своем...
Шаги племен
...Она стоит на 381-м километре Чуйского тракта. Двухметровая стела, которую венчает высеченная в камне голова. Голова непохожа на то, что я видела на «камнях с лицами» под Тургундой. Ее сделал кто-то другой. Некоторые считают, что тюрки. Но в ней нет ничего от тюркской традиционности, нет черт этого народа. Поэтому она уникальна, таинственна и мало объяснима. Между стелой, стоящей перед отвесной скалой, и шумящей внизу Чуей пролегает древний путь. Может быть, самый древний из всех путей, которые мы знаем.
Голова органично слита с грубым, почти необработанным камнем. Линии камня неожиданны: кажется, что это не камень, а развевающийся плащ. И еще кажется, что камень был человеком. Человеком из иного, далекого времени, человеком, который взял на себя очень тяжелую, но вместе с тем необходимую миссию. Она заставила его, идущего вместе со своими соплеменниками по этому древнему пути, остановиться, сойти в сторону, чтобы навечно застыть в камне. Ибо только камень был в состоянии донести до будущих поколений облик, характер, стремления и судьбу прошедших по этому пути... Представлял ли он, на что шел? Была ли в его сердце какая-нибудь надежда? Конечно, была. Надежда на то, что они вернутся. Он ждал их, повернув лицо туда, где каждое утро алела полоска зари. И каждое утро предрассветный ветер пытался играть складками его каменного плаща. Сколько прошло веков? Другие шли по древнему пути, вдоль берега шумящей реки. У них были иные лица, иная одежда. Они говорили на чужом ему языке. Он остался один в этом незнакомом и быстро меняющемся мире. Один из тех, навсегда ушедших. Века безнадежного ожидания меняют даже камень. И поэтому так скорбно сжаты тонкие губы ждущего, так много печали скопилось в каменных глазницах. В нем что-то неуловимо напоминает каменного сфинкса Египта, который, может быть, тоже ждет...
И когда вы уходите от древней печали этих глаз и начинаете рассматривать обратную сторону стелы, вам открываются рисунки. Грифон, какое-то странное животное с телом лошади и оленьими рогами. Меч. Так рисовали алтайские кочевники скифской эпохи. Имеют ли эти рисунки отношение к тому, кто застыл в камне? Пока сказать определенно нельзя.
На отвесной скале позади стелы опять рисунки, но другие. Олени с рогами-елочками, косули, бараны, колесницы, люди. Кто-то оставил их здесь. Возможно, те же ранние кочевники, чьи курганы и менгиры идут вдоль тракта. Каждый народ оставлял здесь о себе память. «Столько много народов, — писал Рерих, — принесли свои лучшие созвучия и мечты. Шаги племен уходят и приходят». Шаги племен... Скифы, гунны, тюрки... Одни шли на восток, устремляясь к неприступным снежным горам. Другие двигались на запад, к обширным равнинам Сибири.
Древняя дорога была похожа на гигантскую артерию, в которой толчками пульсировала горячая кровь. Откуда рождалось желание того движения, что гнало век за веком по алтайскому тракту, через горы и перевалы, через сухие степи многие тысячи людей? Да, ими двигала жажда завоевания новых пространств, поиски тучных пастбищ. Богатства более удачливых соседей тоже побуждали их к действию. Но не было ли в этом еще какой-то силы, которая так легко позволяла сниматься с насиженного места и устремляться в неведомое? Неудержимая привлекательность дали, наивная попытка преодолеть черту горизонта...
Давно затихли шаги прошедших племен, века и пространства поглотили их живые следы. Древний путь превратился в широкое асфальтированное шоссе Чуйского тракта. На тракте день и ночь гудят машины. Тракт — основная транспортная артерия Горно-Алтайской автономной области. По ней идут грузы в соседнюю Монголию и из Монголии. Вдоль нее тянутся провода электропередачи и телефонные кабели. В 1926 году тракт выглядел иначе. Но Рерих о нем не писал. Его экспедиция не проходила по этому главному пути движения народов через Алтай. Николай Константинович предпочел параллельный, на мой взгляд, второстепенный путь. Но это только на мой взгляд. Этот взгляд возник потому, что я пока не знаю побудительных мотивов, заставивших Рериха, для которого проблема переселения народов была одной из основных, пойти другим маршрутом — тем, который повторила и я. Может быть, не только переселение народов его интересовало, но и что-то другое, что пока от нас скрыто. Как бы то ни было, проблема загадочного маршрута экспедиции возникла и требует своего решения. Думаю, что оно со временем придет...
