На долгую память… - Александр Михайлович Кротов
— Да, Вить, ты прав! — голос Лизы дрогнул, сестра Виктора недобро посмотрела на неё через зеркало заднего вида.
— Заметно. Куда мы едем? — спросил Виктор.
Лиза не смогла скрыть эмоции:
— Чёрт. Могу ли я иметь право знать хоть какую-то часть правды о тебе?!
Последние дни она ужасно плохо себя чувствовала. Но Виктор зациклился на другом:
— Я повторю свой вопрос. Пока мне не сложно. Итак. Куда. Мы. Едем. А?
— Мы едем к Лере, — соврала Лиза.
— К какой Лере? — не понимал Виктор.
— Лера. Валерия. Твоя подруга из деревни. Которую ты любил…
— У меня нет подруг в деревнях.
— А в городе?
— Ты говорила про определённого человека. Кто она, эта Лера?
— Никто, — устало сказала Лиза.
— Головой бы твоей я дверь открыл, — без агрессии сказал Виктор. — Я не знаю о чём ты. Может быть, любил. Сейчас я никого не люблю, потому что я ничего не помню. Видимо, я ударился головой.
— Видимо, — сказала Лиза.
— Мой мозг ничего не помнит. А сердце живёт отдельно. У него свои заботы. Оно сейчас знает, что никого не любит. Мысли не хотят разгоняться, тормозят. Глупо говорить о том, кого я любил. Я же не знаю о прошлом. Может, я и тебя любил. Я мог…
Виктор высказался и замолчал, пытаясь вспомнить хоть что-нибудь. Но не смог вспомнить даже имён тех женщин, что ехали с ним в автомобиле. А Лиза отвернулась к окну и тихо заплакала.
Любил.
* * *
Они приехали. Их быстро оформили. Сестра Виктора осталась ждать Лизу в машине, чтобы потом увезти её в аэропорт. А сама Лиза прошла вместе с бывшим мужем и врачом в палату, в которой будет жить человек, которому она отдала лучшие годы своей жизни.
Ремонт в больнице был давно, но чувствовалась благоприятная атмосфера во всём отделении. Лиза не увидела ни одного буйного, все пациенты ходили спокойные, может быть, немного зацикленные на своих мыслях, своём внутреннем мире. Но ни одного безумного взгляда Лиза не встретила. На том она и успокоилась. Хотя, наверное, ей стоило самой заняться поиском пансионата-лечебницы.
Виктор не сразу понял, куда его привели. Но на первичном осмотре врача ему сделали укол, после которого его перестал интересовать вопрос собственного нахождения в этом пространстве. Он послушно зашёл вместе с врачом и Лизой в палату.
В палате жили ещё трое пациентов, но когда Баюнова привели, там никого не было, все ушли на обед. Помещение было узким и длинным, с одним большим окном, на котором была решётка. По обе стороны стен стояли кровати: две с одной стороны, две — с другой. Кровать Виктора была у самой двери.
— Ну, прощайтесь пока, а мне надо бежать, меня ждут! — сказал седовласый доктор и покинул палату.
Виктор сел на кровать и стал рассматривать свои руки. Лиза положила в тумбочку сумку с его одеждой и небольшой пакет с нехитрой едой: два красных яблока, три немного потемневших банана, шоколадку, булку с маком и бутылку с негазированной водой.
Но её уже почти официально бывший муж не обращал на девушку внимания. Причём, в глубине души, он понял, что его надолго положили в больницу, но эмоции по этому поводу никак не желали выбираться наружу. Мужчина стал изучать пол, стёртый блестящий линолеум, не понимая, что он здесь не надолго, а навсегда.
— Вить, прости меня, — сказала Лиза, в её горле нарастал ком, который мешал говорить. — Тебе тут будет лучше. И мне. Будет лучше. Не сердись на меня. Попробуй чаще улыбаться, больше тебя никто не будет злить. Витюш. Мы больше не увидимся.
Она не стала тянуть и просто вышла из палаты, закрыв за собой дверь.
Виктор продолжил сидеть на кровати, изучая нехитрый узор старого линолеума. Он просто знал, что если бы поднял взгляд наверх, то тяжёлые слёзы разорвали бы его глаза в клочья, превращая весь окружающий мир в одну огромную открытую рану. Он прекрасно понял, что сказала ему эта женщина.
Через некоторое время пришли его соседи по палате и заняли свои места на кроватях. У окна лёг на скрипучее ложе толстый мужчина сорока лет. Его движения были вальяжными, а взгляд тяжёлым. Напротив него устроился мужчина лет на пять моложе, среднего телосложения с уродливыми наколками на руках. Он успел пошарить в тумбочке Виктора и вытащить оттуда яблоки. Напротив Виктора сел на кровать молодой парень лет двадцати. Низкий, щуплый, с бегающим взглядом, долго не решающийся посмотреть на прибывшего пациента.
— Чё молчишь-то? Знакомиться-то будем? — спросил мужчина с татуировками, откусив большой кусок яблока. Второй фрукт он передал толстому соседу.
Виктор молчал. Ему меньше всего хотелось говорить.
— Обиженный что ли? — спросил толстый, ухмыляясь.
— Есть чё ещё с собой интересное, кроме тухлых яблок и бананов? — спросил мужчина в наколках.
— Давай сюда, если чё есть, мне всё надо, — сказал толстый. — Лухан, заставь его вещи дать посмотреть. Если носки есть новые, то мне давай.
Лухан, молодой парень, сидевший на кровати ближе всех к Виктору, запинающимся голосом затараторил:
— Ты бы их слушал. Они тебе дело говорят. Говорят дело, потому что это дело. Отдал бы ты им вещи, зачем тебе они? Тебе вещи не нужны, ты с воли приехал. Отдай Серому посмотреть вещи. Отдашь Серому посмотреть, и он посмотрит. Он посмотрит, и возьмёт, что надо Макару. Скорее всего, всё надо. Сигареты. Особенно сигареты нужны. Без них никак. Сигареты тут, как деньги. Потому что это сигареты. Кстати, если деньги есть, их тоже давай. Деньги тут, как сигареты, а сигареты, это деньги. На деньги купить можно. И носки, да. Макару, тому крепкому мужчине, носки отдашь. Только грязные себе оставишь. Видишь, на батарее висит много носков. Это все его. Коллекция. Каждый должен уважать чужие коллекции. Только умные люди имеют коллекции. Он жену убил за то, что она ему новых носков не купила. Ты же хочешь жить, да?
— Не хочу, — сказал Виктор, не поднимая глаз.
— Опа! — сказал мужчина, которого Лухан назвал Серым. — Да ты у нас суицидник? Тут к таким уважения нет. Если сдохнуть хочешь, так дох бы раньше, зачем тянуть-то? Ты понимаешь, что ты недостоин среди людей порядочных быть?
— Ты не достоин ходить в носках! — резко сказал толстый Макар.
— Лучше давай по-хорошему, по-плохому это плохо! — сказал Лухан.
В палату вошёл седовласый врач.
— До восьми вечера дверь в палату не закрываем, — сказал он.
— Алё, док, зачем нам сквозняк? — запротестовал Серый.
— Эдуард, будешь бунтовать, ночевать будешь в коридоре, —
