Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №12 за 1979 год
Любовь к морю перешла к Борису Давыдову по наследству: дед его был адмиралом, отец — штурманом дальнего плавания, и сам он никогда не сомневался, что будет моряком. Двенадцатилетним мальчиком надел он флотский мундир, чтобы уже не расставаться с ним — поступил в Морской кадетский корпус, «колыбель флота», из которой вышли едва ли не все лучшие русские мореходы. В мае 1901 года, по окончании корпуса, Борису Давыдову было присвоено звание мичмана и вручена Нахимовская премия, которой награждались выпускники, проявившие особую одаренность. И скоро он простился с родными: минный заградитель «Амур», куда его назначили служить, отправился в дальнее плавание, в Порт-Артур, на укрепление Тихоокеанской эскадры.
А потом была война с японцами. Давыдов пережил всю осаду Порт-Артура, будучи старшим штурманом, сначала на «Амуре», потом на крейсере «Паллада». Вместе с командиром «Амура», капитаном второго ранга Ивановым, молодой офицер осуществил дерзкий план минных заграждений — поставил их под самым носом у вражеской эскадры. В результате были потоплены два броненосца противника — операции «Амура» вошли славной страницей в историю русского флота. После сдачи Порт-Артура Давыдов, как и другие патриотически настроенные офицеры, чтобы разделить участь своих матросов, добровольно пошел в плен. Там, в Японии, времени было много, чтобы подумать и решить, как жить дальше. Воевал он храбро, получил несколько боевых орденов, но, видит бог, не мечтал стать адмиралом.
Его тянуло другое... «Как нужна флоту, — думал он, — настоящая, подробная научная опись морей и побережий, в особенности дальневосточных! Мы вышли к Тихому океану давно, очень давно, а до сих пор не имеем ни хороших современных карт, ни надежных лоций...»
Кончилась война, пленных отправили на родину. Давыдов снова в Петербурге, он слушатель гидрографического отделения Морской академии. Два года напряженной работы. Книги, приборы, лекции. Еще два года в Пулкове — практические занятия по астрономии и геодезии. Здесь Давыдов провел свое первое научное исследование — разработал новый метод определения долгот по азимутам Луны, который давал возможность морякам более легко и точно определять свое местонахождение в высоких широтах Арктики. Почему в Арктике? Ближайшее будущее Давыдова уже определилось, он был включен в состав готовящейся с большим размахом Гидрографической экспедиции Северного Ледовитого океана, которая должна была сказать свое слово в разведывании и освоении сквозной морской дороги в. Сибирь и на Дальний Восток.
Корабли, на которых предполагалось вести исследования — «Таймыр» и «Вайгач», — строились на Балтийском судостроительном заводе и были первыми железными ледоколами, специально предназначенными для гидрографических работ. Отсутствие связей с самыми заброшенными окраинами России — Чукоткой и Колымой — требовало начать исследования со стороны Берингова пролива. Поэтому базой экспедиции был выбран Владивосток.
В 1910 году ледоколы предприняли первое, разведывательное плавание. Они начали съемку чукотского берега, исправили и дополнили его карты, собрали материалы по гидрологии и биологии моря. Команды на ледоколах были небольшими, всего по сорок человек, специальных научных работников экспедиция не имела — моряки одновременно исполняли судовые обязанности и вели исследования. Вместе с Давыдовым служили такие талантливые офицеры, как Брусилов, Неупокоев, Лавров, Жохов, Ломан, — все они пошли в плавание по собственному желанию, все были молоды.
Не повезло экспедиции только с начальником. Иван Сергеевич Сергеев, пожилой сумрачный полковник, слыл опытным гидрографом, но получил среди моряков нелестное прозвище Сухарь. Давыдов не раз жалел, что начальник экспедиции поднял свой брейд-вымпел на его корабле. Тугой на подъем, Сергеев боялся маломальского риска и обычно при подходе к берегу начинал дергать Давыдова за рукав и паниковать. Как-то Давыдов даже сказал ему с досадой:
— Иван Сергеевич, у вас глаз явно приближает...
— Где Сергеев прошел, там всякий пройдет! — похвалялся тот.
Во втором плавании Давыдов решил действовать более напористо: он был назначен помощником начальника экспедиции, и именно ему поручалось подвести главный итог плавания — собрать и подготовить к печати материалы по лоции Ледовитого океана.
Первую остановку ледоколы сделали в живописной, похожей на ковш Петропавловской гавани. Небольшое селение с двумя церквами виднелось на берегу, далеко за ним упиралась в небо Авачинская сопка, прикрытая снегом.
Давыдов надел сюртук, прицепил кортик и вместе с другими офицерами отправился на берег.
Петропавловск насчитывал тогда шестьсот жителей и состоял всего из одной улицы. Радиотелеграф сюда еще не провели. Посмотрел Давыдов памятники Витусу Берингу и Лаперузу, побывал и на братской могиле русских моряков, погибших при защите Петропавловска от набега англо-французских кораблей. После посещения города в дневнике появилась запись: «Удивительная, скверная черта наша — пренебрежительно относиться к памятникам геройства и жертвам служебного долга — сказалась во всей яркости и здесь. Хотя памятник и железный, хотя стоит он на каменном фундаменте, все же ограда полуразвалилась, все давно не крашено, и как самое место, так и близ него запущено и загрязнено. Неприятно видеть такое нерадение и халатность!»
Ледовитый океан встретил корабли неуходящим солнцем. Погода стояла «жаркая» — плюс десять, льда не было, и офицеры щеголяли на палубе в одних кителях. Десяток китов нырял на поверхности, выбрасывая фонтаны воды и испуская могучие вздохи. Возникла необычная проблема: когда спускать флаг на корабле? После некоторых споров и сомнений решили делать это, когда край солнца касается горизонта, а через пятнадцать минут снова поднимать.
Побережье Ледовитого океана было более или менее обследовано только с запада, до устья Енисея, дальше, до самого Берингова пролива, оно было не изучено. Лишь несколько мест нанесла на карту Великая Северная экспедиция 1733—1743 годов. Особенно неточными оказались определения долгот. Редкие точки согласовывались с картой: скажем, мыс Онман пришлось перенести по долготе на 28 миль западнее, так что моряки даже окрестили его «Обманом».
Работа экспедиции проходила так: «Таймыр» держался в двух-трех милях от берега, а «Вайгач» сзади и чуть мористее; одна группа офицеров работала с рассвета до полудня, другая — с полудня до постановки на якорь. Они производили измерение глубин, пеленговали приметные точки на берегу и наносили его характерные подробности; опись дополнялась фотографированием и зарисовками берега. На себя Давыдов взял, кроме управления кораблем, составление крок — частных зарисовок отдельных участков, а также общего плана побережья. Офицеры «Вайгача» определяли вертикальные углы береговых возвышенностей и занимались гидрологией — измерением температуры и удельного веса воды, скорости течений. Вели магнитные и метеонаблюдения, производили сбор планктона, занимались тралением и драгированием дна. Люди охотно выполняли любое поручение: строевые вахты, работу у приборов несли даме баталер, фельдшер и телеграфист.
Основой для морской съемки и составления карт служили астрономические наблюдения, которые целиком лежали на Давыдове. Каждый раз при этом ему приходилось перевозить на берег массу инструментов, в том числе хронометры, которые даже на корабле при плавании во льдах сохранить было нелегко. Наблюдения велись только в ясную погоду, а она в этих широтах и летом на баловала. Врач Старокадомский вспоминает: «Бориса Владимировича можно считать главным действующим лицом экспедиции. Очень подвижный, всегда оживленный и бодрый, ровный и мягкий в обращении, он служил наглядным примером высокого понимания долга. Это был неутомимый и в высшей степени добросовестный и умелый исследователь. Много бессонных ночей провел он на необитаемых берегах, зачастую бесплодно ожидая просвета в небе и появления звезд...»
Как-то вечером Давыдов отправился на берег с лейтенантом Брусиловым и тремя матросами, захватив с собой палатку и собаку Брусилова, английского сеттера Лею. Установили приборы, натянули над ними брезентовый навес, но наблюдения сорвались — небо заволокло туманом. Наказав одному из матросов разбудить его при малейшем прояснении, Давыдов забрался в палатку и зарылся с головой в «енота», шубу, которую обычно брал на берег. Холод долго не давал уснуть, но усталость взяла свое, он забылся... Разбудил голос вахтенного:
— Звезды видать!
Резкий ветер нес над землей тучу песка, больно хлестал по лицу и рукам. Небо кое-где просвечивало, в этих просветах, едва заметные, блистали редкие звезды. Хронометра не было слышно — Брусилову пришлось держать его у самого уха Давыдова. С трудом определив серию азимутов Полярной, Давыдов только собирался ухватить в окуляр другую звезду, то ярко вспыхивающую, то исчезающую за облаками, как вдруг резкий порыв ветра сорвал навес над его головой и чуть не опрокинул все инструменты. Брусилов не растерялся, повалился на брезент, прижался к земле — при этом у него выпал и чудом не разбился хронометр. Работа продолжалась... Утром, закончив наблюдения, моряки отправились «домой». Они еле подгребли к «Таймыру» и вскоре, мокрые, промерзшие до костей, пили кофе в кают-компании.
