Артефакт острее бритвы - Павел Николаевич Корнев
Ну а дальше наш противник сдерживаться уже не стал и наглядно показал, чем аспирант отличается от слабенького аколита и никчёмного адепта. По моему лицу словно наждаком прошлись, кожа тотчас покрылась морщинами, губы полопались, язык присох к нёбу, а в глаза будто сыпанули песка. Вдох отозвался лютой болью, показалось, что из тела разом выпарили всю влагу.
Я впустую задействовал отторжение и зажмурился, закрыл лицо ладонями, не в силах сопротивляться воздействию чужой магии. Беляна попыталась развеять иссушающий аркан, но ей попросту не хватило на это сил. Девчонка пошатнулась, зашлась в приступе кашля, и тогда Дарьян вскинул зажатый обеими руками скальпель, после чего резко опустил его, но грудь распластанного на полу матроса не пробил. Остриё замерло в волоске от плоти ещё даже прежде, чем прозвучало спокойное:
— Довольно!
И тотчас у меня в голове ровно колокол ударил!
Как видно, не у одного только меня. По крайней мере, иссушающие чары вмиг перестали превращать нас в драные мумии, а водных дел мастер резко обернулся к входной двери. До того там маячила злорадная физиономия боцмана, теперь же замер священник — высокий, нескладный, с несуразно длинной шеей, худым бритым лицом, впалыми щеками, крючковатым носом и прозрачно-голубыми глазами. Старым он мне отнюдь не показался, просто рано облысел: седые волосы остались лишь на боках и затылке, а макушка блестела, будто её натёрли воском. На губах — намёк на улыбку.
Как его?.. Отец Шалый? Точно. Он.
Неприятный тип. Я бы с таким связываться не рискнул. Впрочем, и не смог бы: пусть вроде как и не утратил контроля над телом, навалившееся неподъёмным грузом оцепенение сковало почище зачарованных кандалов. Беляна так и вовсе, как на койку плюхнулась, так и замерла на ней, не в силах подняться. В глазах — страх.
Но то мы, а вот второй помощник капитана раздражённо рыкнул:
— Не вмешивайтесь, отче! Я сам способен разобраться с бунтовщиками!
— О, нисколько в этом не сомневаюсь! — Улыбка священника стала чуть шире, взгляд — самую малость острей. — Но всё же не могу не предложить свою помощь.
— Не нуждаюсь в содействии! — последовал резкий ответ. — Уйдите!
Как ни прискорбно было это признавать, аспиранту и вправду ничего не стоило раскатать нас в тонкий блин, только вот Дарьян… Книжник всё так же стоял на коленях с ножом, нацеленным в сердце матроса. Его словно заморозило в одной позе.
Отец Шалый шагнул в дверь и мягко произнёс:
— Нуждаетесь, сын мой. Иначе до смертоубийства дойдёт.
Второй помощник в ответ хохотнул.
— Не извольте беспокоиться на сей счёт! Я намерен просить капитана о снисхождении к бунтовщикам! Их всего лишь заклеймят и отправят на каторгу. Обычное дело! Ничего такого, что требовало бы вмешательства церкви!
— Нисколько не сомневаюсь, что капитан прислушается к представителю судовладельца, — улыбнулся священник, — да только молодые люди не склонны идти на компромиссы. Всё или ничего — вот их девиз, второй помощник. Всё или ничего.
— Плевать! — отмахнулся водных дел мастер. — Если б не вы, я бы уже покончил с ними! Уйдите! Я настаиваю!
Отец Шалый пропустил этот призыв мимо ушей
— Рекомендую обратить внимание на молодого человека с ножом.
Второй помощник отмахнулся.
— Если ему хватит глупости убить матроса, их всех вздёрнут!
— Ему уже хватило глупости это сделать, — уверил аспиранта священник. — Удар нанесён, но пока что я сдерживаю его.
— Не утруждайтесь! — отрезал второй помощник. — Раз им суждено оказаться в петле — значит, так тому и быть!
Отец Шалый покачал головой.
— С вашей стороны крайне опрометчиво вешать на себя такие долги. — Он ткнул указательным пальцем в меня, затем нацелил его на Беляну и после уже перевёл на Дарьяна. — Эта троица обошлась союзу негоциантов самое меньшее в пять тысяч целковых, а это не та сумма, на потерю которой закроют глаза…
— И что мне с того? — вспыхнул водных дел мастер. — Никто не церемонится с бунтовщиками!
— Дело в том, что матросы стали распускать руки первыми, чему есть очевидец… — как-то очень уж вкрадчиво произнёс священник, а потом вытянул вперёд длинную шею, враз сделавшись похожим на карикатурного грифа. — А всему виной твоя неуёмная тяга к женскому полу!
Последнее заявление прозвучало щелчком бича, второй помощник капитана вздрогнул от неожиданности, но тут же побагровел и рявкнул:
— Что за вздор⁈ Да как вы смеете! Боцман, выведи…
Но вместо боцмана в дверях возник один из братьев ордена Небесного меча. Он замер посреди прохода со скрещёнными на груди руками, а отец Шалый погрозил собеседнику пальцем.
— Они всегда обо всём рассказывают, сын мой! — заявил он, вновь смягчив свой голос. — Всегда и обо всём, как бы их ни запугивали.
Второй помощник нахмурился.
— А как же тайна исповеди? — спросил он вроде бы невпопад, облизнув перед тем пересохшие губы.
Лично я смысла этого вопроса не уловил, а вот для священника всё было ясно как белый день.
— Тайна исповеди — это святое! — подтвердил он. — И будьте уверены — нарушать её никто не станет. Да и зачем, если есть жертва, которая точно не выбросится за борт?
И вновь отец Шалый надавил интонацией, и вновь второй помощник выказал слабость — на сей раз как-то очень уж судорожно сглотнув. Кровь отхлынула от его щёк, лицо сравнялось оттенком с белым мундиром.
— Ну посудите сами, отче, кому доверия больше: мне или какой-то слабоумной дурочке?
В его голосе появилось нечто походившее на уважительную почтительность, но на священника это никакого впечатления не произвело. Разве что взгляд стал ещё чуточку острей. Он вдруг напомнил мне Двупалого — тот охотник на воров тоже приступал к делу неспешно и усиливал нажим понемногу и безо всякой суеты, но зато неизменно выдавливал из жертвы всё, что только хотел и куда больше того, на что мог претендовать изначально.
— О, тут всё предельно очевидно! — вроде как согласился отец Шалый.
