Тенор (не) моей мечты - Тереза Тур
«Ох ты ж…» — как-то дальше я могла думать только очень и очень неприлично.
— Не совсем понимаю, что вы имеете в виду, — начала я, чуть отодвигая стул и уговаривая себя не закипать вот так сразу.
Тут, по счастью, раздался жизнерадостный стук в старинную высокую дверь. Даже оборачиваться не надо было, чтобы понять, кто это. Но я не отказала себе в удовольствии посмотреть, как с лица Артура, привычного к этому кабинету, сползает сияющая улыбка.
Как товарищ вечно наскипидаренный и (кстати) вечно легко подбиваемый Левой на всяческие пакости, он был в этом кабинете частым гостем. Но, конечно, не так, как сейчас, когда в брендовом кожаном портфеле что-то призывно позвякивало и побулькивало.
— День добрый, — растерянно проговорил он, недовольно сверкнув глазами на директора, сидящего рядом со мной, и резко дернув розовый мохеровый шарф.
Катин шарф. Дико колючий и страшно лечебный. Не иначе доченька о папе позаботилась.
— Заходите, пожалуйста, — поднялся директор, сделав еще более неодобрительный фейс. Видимо, не оценил шарфик.
Артур подобрался, пропустил вперед Катю.
— Присаживайтесь, — приказал хозяин кабинета. — Девочка, я думаю, постоит.
У мужа…
Так! Привыкнуть, что бывшего, и почему год у меня это никаких сомнений не вызывало!!!
…у мужа… да тьфу! У Артура взметнулись брови.
— Я не привык, — с замечательным высокомерием проговорил он, — сидеть, когда мои дамы стоят. — Катя…
Дочь, смущенная и настороженно поглядывающая на меня, осторожно уселась рядом.
— Дамы? Вы только посмотрите на это! — возмутился директор. Как-то мне все это начинало живо напоминать суды над ведьмами.
Мы с Артуром перевели взгляды на зеленую поникшую макушку. Надо бы объяснить дочери, что если и творишь фигню — твори ее гордо. С высоко поднятой головой. С гордостью твори. А не вот так вот, сдувшимся шариком.
— Девочке тринадцать, — мягко начал Артур. — И…
Но его перебили:
— Вы должны отдавать себе отчет в том, что в лучшем учебном заведении страны недопустимо… — холеный палец презрительно тыкнул в Катю, — такое вопиющее нарушение!..
Мы с Артуром переглянулись. Посмотрели на дочь.
Потом на вещающего господина, который загонял что-то про высокие стандарты обучения, которым надо соответствовать, о нашей безответственности и полнейшем пренебрежением родительским долгом, а также о том что все уважающие себя родители вносят материальный вклад в какой-то специальный фонд…
— Срочно, немедленно перекрасить этот ужас. Вы, госпожа Половцева, обязаны следить за внешним видом вашей дочери! Я никак не могу допустить Катерину до конкурса в Вене, это же международный позор! Лучшая школа, гордость нашей передовой образовательной системы, и такое вот!.. Безобразие! Полная безответственность! — директор уже начал повторяться и брызгать слюной.
— Скажите, а Петр Фомич преподает хоровое пение? — вдруг перебил пафосную речь Артур.
— Конечно, нет! — возмущенно воскликнул директор, краснея толстыми щеками. — Его подход устарел полвека назад! Мы должны соответствовать высоким мировым стандартам, а не потакать выжившим из ума мамонтам!
Мы снова посмотрели друг другу в глаза. И хором сказали:
— Катя, поднимайся, мы уходим.
Нам вслед летели брызги слюны и возмущенные вопли о безответственности и прочих ужасах. По счастью, дверь в директорский кабинет была толстой и с хорошей звукоизоляцией. Так что она захлопнулась за нашими спинами — и мы смогли выдохнуть. И тихо, но в едином порыве выдохнуть:
— Сам он мамонт позорный, — это был Артур.
— Петр Фомич ему устарел, — это была я.
— Я сюда больше не пойду, — это была Катя.
— Разумеется. Никогда больше! — а это был финальный дуэт, мама и папа.
…
— Обычно я такой неприлично дорогой коньяк дарю, а не пью сам, — Артур набулькал по глотку янтарной жидкости, а теперь крутил в руках бокал и принюхивался.
Все это, да еще и на моей кухне, было серьезным испытанием моей и так истерзанной нервной системы.
Артур, Артур! И что ты со мной делаешь…
Я взяла свой бокал, глотком, не чувствуя вкуса, осушила.
Артур чуть тронул губами свой.
— Катя, — обернулся он к дочери, которая стояла на пороге кухни и счастливо улыбалась. Как в детстве, совершенно безмятежно, когда была совершенно уверена в том, что любит целый мир, а он ей платит тем же.
— Да, папа.
— Скажи, пожалуйста, почему о проблемах в школе мы с мамой узнаем уже тогда, когда изменить ничего нельзя?
— Ну, слушай, — возразила Катя, — ты же не можешь снять с должности этого… хм…
Под моим недовольным взором ребенок все-таки проглотил нелестную характеристику взрослого человека.
— Это, между прочим, он выгнал Лию Исаевну! А новая кикимора постоянно говорит, что я дура и лентяйка, и что с такими руками как у меня только на баяне играть! Сама-то! Бензопила!
— Почему ты не сказала, Катя? — я едва не схватилась за голову.
Я знала, что у Кати новый педагог. Мне Лия Исаевна сама сказала в конце прошлого года, что уходит. Уезжает к детям в Канаду, ее там пригласили в консерваторию, все так же преподавать скрипку. А заменит ее молодой, но опытный специалист с лучшими рекомендациями…
Видимо, не хотела расстраивать. Или сама ее не видела. Бензопилу эту. Надо же! Назвать Катю — лентяйкой!
Артур только вздохнул и набулькал мне еще коньяку.
— Дочь. При первых признаках того, что что-то идет не так. Надо! Не молчать! Есть же я. Есть мама. Вот почему?
Он вопросительно посмотрел на меня, я согласно кивнула. Все это перенести на трезвую голову было просто невозможно.
— Потому что это мой выбор, — вскинулась Катя. — Потому что я хочу найти себя, а не вечно подражать этому старью.
— Какому старью? — изумился Артур.
«А! Так он не в курсе революционных теорий своей малышки?! О-о-о!»
Я сама взялась за бутылку и набулькала до краев в бокальчик. И замперла, превратившись в зрителя.
— То, что делаете вы — это отстой! — не обманула моих ожиданий Катя.
— Да что ты! — Артур сделал заинтересованное лицо.
А я… Странно, но я даже не бесилась. Я… любовалась. Или это так коньяк подействовал.
— Да! — Дочь взмахнула руками. — Ничего нового. Те же гармонии, те же мелодии сто лет подряд. Тоска же! Как пони, что бегают по
