Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №10 за 1987 год
Весь спектр промелькнул и, словно повинуясь невидимой команде, слился в белый яркий сноп, и там матово заблестела пластинка. Вероятно, она была из металла. Черные линии на ней сложились в рисунок. Мужчина и женщина. Правая рука мужчины поднята как бы в молчаливом приветствии. Под ногами их — десять кружков, слева — самый большой, потом — четыре маленьких, два больших, два поменьше, и крайний правый — едва заметен.
На левой стороне пластинки — четырнадцать лучей...
Что-то очень знакомое. Копенкин силился вспомнить.
...Да, пришел вдруг ответ, это же изображение той самой пластинки, которая послана была с космической станцией несколько лет назад! Отправитель — Земля. Попытка контакта. Космический зонд унес с собой к далеким звездным островам сообщение о людях нашей планеты. Пусть неведомые братья по разуму поймут, что есть планета людей.
Копенкин помнил именно эту часть рисунка на алюминиевой пластинке: стоящие мужчина и женщина, лучи-треки, Солнце и планеты.
Вот он, один из кружков, изображающий планету — его пересекает горизонтальная черта; это Сатурн со своими кольцами. Самый большой кружок — Солнце. От Земли вправо и за Юпитером вверх направлена линия со стрелкой, указывающей направление полета станции. Все совпадало.
Копенкин увидел: стрела, означавшая траекторию полета станции, вытягивалась, по ней пробежала искорка. Вот она достигла контура антенны и там — у поднятой в приветствии руки мужчины — остановилась. Вспыхнул голубой огонь — так ярко, что Копенкин инстинктивно закрыл глаза. Огонь погас. На том месте осталось туманное пятнышко. Стало ясно: это путь станции и та точка, где ее обнаружили. Невидимый собеседник словно рассказывал Копенкину о событиях. Язык образов, язык рисунков был прост и понятен.
Потом возник яркий голубой контур: круг, еще три кружка поменьше, тонкий цилиндр и конус. Тоже станция? Да. Только та, другая, которая повстречала нашу, земную. Ее огонь засветился в точке встречи. Случайная встреча. Те, другие, подобрали контейнер с алюминиевой пластинкой — точно так же, как моряки некогда вылавливали в море бутылки с письмами.
Голубой огонь чужой станции замерцал, пополз к Юпитеру. Между Юпитером и Сатурном траектория его изменилась. Он направился к Земле. Марс — мимо! Полвитка вокруг просяного зернышка — родной планеты Копенкина. Вспышка! Посадка состоялась.
Еще несколько линий, ведущих к Земле. Видимо, другие станции и корабли. Не наши, чужие, понял Копенкин. И Земля начала расти. Земной шар заслонял собой пластинку. Копенкин испытал, вероятно, то самое ощущение, которое знакомо только космонавтам. Свет Солнца сделал планету объемной, воздух и океан оживали, белесые облака сгущались в обоих полушариях, желтели пески пустынь, и зеленели джунгли, в северной тайге проглядывали коричневые пятна сланцевых сопок.
А на самом севере — льды. В Северном Ледовитом. В Атлантике. Ближе, ближе эта ледовая шапка. Копенкин затаил дыхание: вот сейчас, еще немного, и он коснется ногами льда и обретет опору. Нет, он снова повис — ведь это была не Земля, не океан, не лед, а лишь изображение. Голограмма? Возможно.
Корабль. Ледокол. Копенкин видел американский флаг, людей на палубе. И перед самым носом ледокола вырвался из-подо льда огромный серебристый шар и мгновенно исчез в небе. Люди на палубе забегали. Копенкин, казалось, слышал отрывистые фразы на английском. Что это было? И тут вспомнил: этот серебристый шар, вырвавшийся из-подо льда, описан в журнальной статье. Неведомым образом ему теперь показывали рисунки, картинки, изображения, хорошо уже знакомые, и только поэтому он без промедления узнавал ситуации.
Шар... Американский журналист писал, что доктор Рубенс Дж. Виллена во время появления этого феномена находился на борту ледокола, принимавшего участие в маневрах «Дип фриз» в Атлантике. Все, что летало и плавало, всегда интересовало Копенкина, и в его тетради осталась запись об этом событии. Впрочем, он и так все помнил до малейших подробностей. Очевидцев было, правда, немного: помимо доктора Виллены, шар видели рулевой, вахтенный офицер и два-три матроса. Теперь это словно воочию увидел Копенкин. Ледяные глыбы, подброшенные в воздух, с грохотом обрушились на торосы. Вода в полынье бурлила, над ней поднимался пар...
Есть так называемый закон Карпентера, согласно которому всякое восприятие движения или лишь одно представление о движении вырабатывает слабый импульс в человеке, стремление совершить именно это движение. Однако стремления оставались тщетными, как убеждался Копенкин. Но с ним что-то происходило. Постепенное возвращение к жизни — так это можно назвать. Копенкин не имел ни малейшего представления, что же с ним, собственно, происходило, но догадывался, что могло быть гораздо хуже. Его бросило на скалу почти с тридцатиметровой высоты. Страшно было даже подумать об этом...
Он проснулся сегодня рано, побежал к разлому каменной плиты, где по стеблям сбегали прозрачные капли родника. Умылся, нарвал букет степных невзрачных цветов и, осмелев, подошел к статной синеокой Лидии Шевченко, поцеловал ее неожиданно для нее и себя и сказал, что пойдет к морю.
— Один? — спросила она.
— Да там сорок метров... ну, пятьдесят... вместо приземления — приводнение. Одно купание чего стоит!
Лагерь спал. Лидию пригласили друзья: она еще не знала, что такое полеты.
Теперь он вспомнил тот короткий разговор и думал, что ни она да и никто другой не хватились еще, где же он, и хорошо, что не хватились. Еще есть время.
В памяти его всплывали строчки давно читанных сообщений. И он догадывался уже, что происходит это очень быстро, в считанные мгновения, и его ожидает нечто важное, неожиданное. И к этому важному нужно быть готовым. Но сначала — понять!
Странные сообщения в американских журналах, датированные шестьдесят шестым, дали ключ, помогли осознать связь случайных фактов. Восточное побережье Америки. Испытывают систему дальней подводной связи. Антенна длиной в целую милю опущена на океанское дно. Гидрографическое судно принимает сигналы, передаваемые с помощью этой антенны. Сеанс вызывает изумление и замешательство. Приемники судна регистрируют сначала сигнал, потом — запаздывающую на несколько секунд копию сигнала, своего рода эхо. Откуда это эхо? Даже через много лет никто из специалистов так и не смог ответить на этот вопрос. И это не все. Вслед за эхом поступает серия импульсов. Своего рода кодированное сообщение, которое никто не передавал. Никто до сих пор не расшифровал его. Копенкин припомнил, что неизвестные сигналы пришли из глубоководной впадины, из настоящей подводной пропасти. Что было там, в этом таинственном каньоне, скрытом от людских глаз?
Сейчас нет ничего важнее этого факта. Смутное ощущение находки, и вот ясная простая мысль: только неведомый автомат мог откликнуться по ошибке на земную передачу. Тот, другой автомат. Созданный не нашими руками.
Стоп, А разве эти светящиеся шары в океанских глубинах — не похожи на автоматы? Очень похожи. Разве с земли не уходят, в свою очередь, автоматы, которые человек запускает в космос? И разве иной разум должен вести себя не точно так же? Нет. Он сходен с нашим. За исключением одного: он пока не заявляет о себе прямо. Почему? Да потому что достоверный контакт с ним изменит все сферы жизни на Земле. Погоня за готовыми решениями, за контактами отнимет у человечества самостоятельность.
Итак, налицо автоматы, изучающие земные океаны.
Память вернула Копенкина к земной станции с алюминиевой пластинкой-письмом на борту. От места встречи с ней неизвестного корабля, от того самого голубого светящегося огня протянулись к нам линии маршрутов. Что это за маршруты?
На Землю были посланы новые автоматы? Или... те, другие, сами посетили третью планету Солнечной? А почему бы и нет? Разве не за подобную идею принял смерть на костре инквизиции Джордано Бруно?
Ныне инквизиция безмолвствует. Да и к чему ей публично опровергать каждое сообщение, если сотни доброхотов от науки объясняют в мгновение ока любые факты и наблюдения неожидан>м появлением рачков, планктона, светящихся рыб и прочих обитателей моря? Просто. Позиция, неуязвимая во веки вечные.
Завершая серию оживших голограмм, возникла новая пластинка. Почти такая же, какую он видел вначале. Только это не было звездным посланием. В изображении Копенкин улавливал совсем другой смысл — был он прост и трагичен. Внизу — зеленоватое поле. Блики. Волны. Это — море. Выше — небосвод. Копенкин узнал бесцветные скалы, их контуры были едва намечены. Одна скала выделена — ее контур светился. Та самая скала... Голубая линия. Голубая яркая точка.
Впрочем, он догадался уже, что означали линия и точка, но догадка подтвердилась, лишь когда близ скалы появился яркий белый треугольник. Это дельтаплан. Он двигался, летел. Медленно перемещался аппарат — время было замедлено, наверное, для того, чтобы Копенкин мог уследить за полетом и перемещением голубой точки.
