Альманах Российский колокол - Российский колокол, 2016 № 1
Никанорыч с молчаливой настырностью иногда уж очень откровенно пытался раскрыть элемент таинства. При его ретивой назойливости туземец с застывшей дурацкой улыбкой замирал, пряча что-то в полу «пиджака на голое тело». Никанорыч болезненно вспыхивал: ему оставалось искать невероятные аналогии с рыбалкой у себя на родной Оке.
Рыба, выпотрошенная туземцем, из узелочка на поясе натиралась незамедлительно смесью зеленой соли. Спустя всего два часа готовая к употреблению, в какой-то затрапезной, видимо, многоцелевой рогожке, аппетитно пахнувшая, предлагалась на «бакшиш». Никанорыч занимался провиантом, и если ему удавалось променять чурбачок рыбы на брусок хозмыла – это считалось большой удачей и жизнь в «резервации» в этот вечер дополнялась восхищенными возгласами. В начале строительства, в первый срок, за брусок мыла ему давали три увесистых чурбака, но здесь как на классическом рынке: повышенный спрос рождал новое изощренное предложение.
У опробовавшего и знающего вкус этой рыбы при торге загорались страждущие глаза. Суметь скрыть интерес – было искусством особым. Никанорыч это умел, но часто пасовал – ему мешали. Оправданием высокому спросу являлось строго охраняемое аборигенами таинство поимки этой рыбы. Если отбросить престиж, оставался немаловажный козырь: малосоленая, нежная, тающая во рту рыба восстанавливала в организме нарушенный солевой баланс, следствием чего и являлась тяготившая слабость. Колонисты-англичане, жившие здесь до поры, питались исключительно этой рыбой – притом, рассказывали, сохраняли длительную активность в условиях тяжелого климата.
Выдурить рыбу «за так» требовалось время и терпение, кто-то со стороны не выдерживал долгой тяжбы, и тонкий психологический ритуал Никанорыча бездарно срывался.
Никанорыч весь процесс ловли наблюдал до страстности внимательно – лицо его искажала откровенная зависть. Чего он только не перепробовал своим прагматичным умом рыбака: и кальмара, и мясо той же цветной рыбешки, и традиционный мякиш со всевозможными наполнителями, – заветная рыба на его приманку не шла. Купить, обменять – пожалуйста, секрет же успеха аборигены держали в строжайшей тайне. Немудрено – это было их куском хлеба еще с колониальных времен. На иссиня-черном теле аборигена марлевая повязка контрастировала снежной белизной: русское хозмыло творило чудеса – самый недалекий из них смекнул бы здесь своей выгодой. Жалкие с виду аборигены не виделись предприимчивыми, но суровые условия выживания, наверное, способны научить и не такому. Запасы мыла быстро иссякали. Тяжелый климат убивал – силы безнадежно таяли. Таинственная рыба виделась единственным спасением. Надо отдать должное воле большинства: раньше срока не уезжал никто – заболевшие являлись редким исключением.
Никанорыч испробовал все возможное и невероятное. Он добавлял в мешанку «Нептун» – медвянопахнущий болгарский табак, пытался приспособить «кильку в томатном соусе», но ей гнушалась даже самая неразборчивая рыбешка. Он испробовал все, чем мог блеснуть изобретательный мозг рыбака со стажем. Никанорыч плевал на наживку один раз, дважды, трижды. Однажды в сердцах помочился на нее – рыба, как заговоренная, оставалась недосягаемой – интерес проявляла, но в рот наживку не брала. Секрет по случаю открылся – он оказался простым, но стоил Никанорычу до чрезвычайности дорого.
Жаркие во всех смыслах будни тягостно тонули в мареве испарений, до окончания строительства оставалось совсем немного. Причальные комплексы уже оснащались электроникой, управляющей грузовым процессом. Основная масса начального персонала занималась одуряющими занудностью мероприятиями по защите металла опор от коррозии. Темп и остатки задора сошли на нет: все подспудно понимали, что от этой части работы не зависит ничего. Терминал заработает в любом случае с пуском управляющих систем. Во время прилива рабочие беседки висели в трех метрах от поверхности воды. В это время отчетливо наблюдались застывшие в толще воды темные силуэты ждущих любой оплошности акул. Страховка ли, ежедневные ли подписи в журнале инструктажей – чрезвычайных происшествий за время массированного строительства не произошло. Случай падения монтажника в воду в самом начале работ имел место, но все обошлось благополучно.
Лениво поругиваясь, уставшие люди кропотливо исполняли свой долг, думая о том светлом дне, когда легкий самолетик вновь поднимет их в воздух над просторами, ставшими частью их биографии. Мысли о кооперативной квартире, луженой экспортной «копейке», об отдыхе на черноморском побережье и всяком прочем материальном и сопутствующем затмевали последние трудности – в действиях и характерах начали острее проявляться позитивные, утраченные на время особенности. Сквозь брюзжание чаще проскакивали шутки, нарастая с каждым следующим к финалу работ днем.
Со дня на день ждали прихода первых наливных судов. Караваны комиссий топтались по причальным линиям, белыми грибками пробковых шлемов высвечивая линию их интересов. Что-то не ладилось в электронной оснастке, да и немудрено: мастика заполнения кабельных трасс вытекала, превращаясь (чтобы удачнее подобрать аналогию] в безнадежно распластавшихся земляных червей. Место нестыковок, даже с подвесок, висящих над водой, определялось без труда по мобильным белым палаточкам, продвигающимся по линии залегания кабеля. С отливом беседки уже не опускались вниз – по переменному поясу работы завершились неделю назад, и теперь всегда висели под верхотурой.
Никанорыч исправно доставлял термосы с обедом – в этот день всех ждал деликатес: вареная картошечка в «мундирах» с хорошим шматом заветной рыбы. Предпраздничное настроение чувствовалось во всем. Выбравшись из беседок в благанчик, монтажники смоктали выразительные розовые косточки, многозначительно закатывая глаза. В перерывах подначивая Никаноровича самым для него больным. Оказалось, заслуга его здесь была минимальной: подкатить на своем «козле» от кухни «резервации» да дождаться грязной посуды. Рыбой в этот раз одарила местная администрация в счет сверхплановых достижений. Никанорыч в отместку говорунам молчаливо играл желваками и как-то особенно слезно лупал выгоревшими ресницами. Когда его удавалось разговорить, застрельная тема всегда начиналась с баек о хитростях рыбалки. Последние дни пребывания в этой богом забытой пустыне означали его полное фиаско. Беда его веселила застоявшихся «жеребцов» – тайна оставалась там, где родилась. И, казалось, окажись хотя бы малейшая возможность остаться здесь еще на один срок – Никанорыч потянул бы и его ради достижения своей главной цели.
Ближе к вечеру в отдалении приветственно гуднуло – в створы залива зашло первое судно. Ночью недалеко от него зажглись стояночные огни другого.
Наутро предстояло главное действо. Спозаранок, пока солнце не успело раскалить настил причала, на него высыпали все принимающие участие в работах. По аналогии с пуском объектов на Родине в России, соорудили возвышение-трибуну. Европейские одежды и снежно-белые одеяния аборигенов смешались в единую пеструю массу. Мелькающие под ногами угольные рожицы подростков сверкали белками глаз-попрошаек. Видя подобревшие лица, каждый из них пытался что-то заполучить себе в подарок, дергая то за брелок ключей, то затаенно дотрагиваясь до предметов одежды – сдерживающие границы все же работали. Прилив нагонял в залив свежей воды. Еще не остановились бурунчики от потоков ее вокруг свай, как одно из судов снялось с якоря, медленно, но уверенно двинувшись к новой причальной стенке.
Вдруг все лица устремились на корму приблизившегося судна – до него оставалась какая-то сотня ярдов. На месте замершего буруна от винта взметнулся смерч. На корме засуетились моряки, набрасывая на турачку швартовного шпиля извивающийся за бортом конец толстого пенькового стропа. Оказывается, в самый неподходящий момент на ранее брошенную приманку поймалась огромная акула. Слышно было, как командир на корме судна отчитывает нерадивого матроса. Швартовку приостановили и акулу быстро подняли на высоту борта. Она так и осталась висеть в подзоре кормы. Судно мягко коснулось кранцев, на причал метнули мячик выброски, едва не угодив в голову черному швартовщику. Еще немного и непомерно большой огон швартовного конца, прозванного за неподъемную тяжесть «понедельником», лег на причальный кнехт. Жутких размеров акула висела на расстоянии нескольких метров от любопытствующих, устрашающе клацая зубастой пастью.
В отдалении треснувшим басовитым тоном гуднул тифон – это в створы приветственно входило второе судно, неуклюжим лаптем выбирая курс к причалу.
Мальчишки суетливыми черными таракашками сновали вокруг – старшие из них оттесняли на задний план младших. Между нами затаился худенький, тщедушный, чернее черного мальчонка, жалкими глазенками моля нашего участия в несправедливой разборке. К нему незаметно подобрались сзади, по-видимому, сделали очень больно – он взвизгнул и кинулся в сторону. Не удержавшись на краю, беспорядочно махая руками, с высоты причала полетел вниз. Металлическая лестница уходила к воде примерно в ста метрах от места падения. Курчавая головка пропала в веере брызг от усердно работающих рук – он видел лестницу и устремился туда. В нескольких десятках метров в стороне гладь бухты вспорол черный плавник – он стремительно развернулся и взял нужный курс. Все застыли в ужасе от неизбежного финала. Мальчонка что-то почувствовал – он закричал в голос. Так отчаянно безнадежно кричит настигнутый зверем заяц.
