Пляска одержимости - Елизавета Коробочка
Надо было найти того ребенка.
Он перестал смеяться, задыхаясь, и затем, икнув, пробормотал:
— Если честно, — шмыгнув, Ямато наспех вытер глаза, — для человека, который меняет тела налево и направо, ты достаточно фигово это делаешь.
— В каком смысле? — Отора сконфуженно на него взглянул.
— Оба раза, когда я попадал в полную задницу, ты спасал меня в настоящем теле. Тогда, с Харадой, да и сейчас. Ну ладно, сначала спас не в настоящем, но теперь-то сидишь в нем! По-моему, это весьма опасно… Или ты, типа, не думаешь, когда так делаешь?
Отора склонил голову набок. Раньше, он всегда смотрел таким образом исподлобья, почти что угрожающе, но сейчас на его лице читалось скорее легкое замешательство и раздражение, словно эта глупость ему по-настоящему не понравилась.
— Это было грубо, — наконец, признался он.
— Прости, — вяло хихикнул Ямато, — потерянному человеку терять уже нечего.
— Ты не «потерянный человек», Ямато. Тебе, конечно, очень не повезло, но на этом жизнь не заканчивается.
Он аккуратно опустился на край подножки и постучал рукой рядом, призывая Ямато сесть. Вдвоем они уставились на город внизу, и в тусклом свете фонарей и рекламных вывесок лицо Оторы стало еще более бедным, чем до этого. Словно у фарфоровой куклы. Кем он и был.
Боргом. Фальшивкой. Даже лицо — ненастоящее.
— Когда мы встретились на мосту, — неожиданно начал он, — я проник тебе в голову. Обычно люди думают о всякой чуши, о куче всего одновременно, но твоим единственным желанием было не умирать. И обо всем этом ты думал, стоя на краю моста, собираясь прыгнуть вниз. Невольно, когда проходит искра, первичная синхронизация, я проецирую чужие эмоции на себя. Это не полноценный взлом, как было с тобой в башне «Хорин» много лет назад. Просто эффект первичного соединения. Поэтому я отступил от края в твоем теле, потому что прочувствовал, как сильно ты хотел жить.
Немного помолчал.
— Я понимаю твои чувства. Потому что много лет назад я уже переживал их — тоже не хотел умирать, когда все мое окружение, из которого и состоял для меня мир, этого жаждало. Я не могу их винить. Они в чем-то по-своему были правы. В том случае смерть была бы идеальным решением всех проблем, но я выжил. Потому что испугался умереть. И потому что очень важный для меня человек отказался убивать меня, струсив. Видишь ли, ты коришь себя за то, что произошло в «Хорин». Что ты убил жену того человека, его сына и дочь. Но в сравнении с тем, в чем виновен я, это лишь сущий пустяк. Ты ведь даже не делал этого выбора, его сделал я, тогда, в твоем теле. А Цубаки умерла из-за несчастного случая и спешки, вызванной действиями Харады и ее собственным незнанием. Моя же вина…
Подняв голову к дождливому небу, Отора сжал губы в тонкую линию.
— Если бы меня не существовало, многое бы пошло совершенно иначе. Лучше. Даже если я стану бессмертным духом, программой, как Цубаки, я не смогу искупить содеянное. Моя вина — у меня в крови. И сколько не старайся, это пятно не оттереть.
Ямато слушал его, не прерывая. Выискивал эмоции в лице, но то оставалось фальшивой каменной маской.
— Поэтому, когда я почувствовал твой страх умереть, я вспомнил себя. Прости. Возможно, ты в чем-то прав — если бы я не спас тебя, то ты бы не пережил все это, и тебе было бы намного проще. Так случается каждый раз — когда я перестаю играть отведенную мне роль, то все идет наперекосяк.
— Это на тебя не похоже.
Отора мотнул головой.
— Вот видишь.
Ямато не стал расспрашивать, что именно он сотворил. Он и сам знал, как неприятно было вспоминать о собственных ошибках, и потому мог себе представить, что именно он чувствовал в данный момент. Помнил их разговоры до, мольбы о помощи. Были вещи… которые не хотелось вспоминать. Хотелось забыть. Отора бежал от прошлого, потому что то несло лишь боль. И Ямато его хорошо понимал.
А потому он просто пожал печами.
— Ты говоришь, «роль»?
— Моя родная сестра умерла по моей вине, — пустым голосом проговорил Отора, широко распахнув глаза. Он смотрела вниз, на город, и во взгляде его сверкал безумный огонек. — Теперь я проживаю эту жизнь для нее. Играю ее роль, потому что она умерла. В тот день именно меня должен был забрать старший брат, но все пошло наперекосяк. Ее звали Кагура, хорошо ей соответствовало. «Божественный танец»… Но мне никогда его не повторить. Боги не услышат мои молитвы. Я был плохим братом, а потому вместо Кагуры продолжает существовать Отора.
Кагура.
То имя, которое бормотал Отора, извиняясь.
Братом…
Значит, это тело — копия его сестры. Та, что умерла, Кагура. И Отора пытался делать вид, что жива она, хотя все понимали обратное. Он бежал от прошлого, не оборачиваясь, но то тянулось к нему и крепко держало за глотку. Отора — потерянный человек, и, зная, что тот жаждет несбыточного — жизни сестры — Ямато мог лишь его пожалеть. Такие люди… не находили спасения. Умирали раньше.
Выставив руку вперед, Отора взглянул на свет, пробивавшийся сквозь пальцы. Но больше он не сказал — словно это простое согласие исчерпывающе отвечало на все вопросы. Ямато мог лишь молчать, наблюдая за ним, идеальной фальшивкой. Маской, созданной не для лжи другим — но себе.
Он был готов поддержать чужую иллюзию. Если она приносила счастье, то остальное его не волновало. А он был обязан человеку перед собой так сильно, что даже ее попытка поиграться в его теле забывалась.
— Прошлое не имеет смысла, — пробормотал Отора вдруг, не поворачиваясь. Крепко сжал кулак. — Оно уже прошло. Нет смысла волноваться или злиться из-за того, что было. Я никогда этим не делился. Немногие знают правду.
— Спасибо. За то, что открылся.
Ямато сказал это искренне. Взглянув на него, Отора помедлил… но кивнул, нерешительно, словно не зная, как показать признательность. Он явно не был мастаком в человеческих отношениях, этот Отора. Будто бы Ямато приоткрывал перед ним эту непонятную страшную грань.
Они вдвоем взглянули вниз, где проехал автомобиль.
— Как теперь тебя зовут?
— Не знаю, — Ямато пожал плечами. — Мне все равно. Пусть так и останется «Ямато».
