Чернила и перья - Борис Вячеславович Конофальский
В итоге Волков с фон Готтом и тремя женщинами спустился во внутренний двор и, пройдя через арку в следующее пространство, сразу услышал собачий лай. Мальчишка лет двенадцати, лениво валявшийся в теньке на ступенях перед большим павильоном, заметил их, вскочил и забежал в помещение через широко распахнутые двери; и уже через мгновение на пороге появился и стал спускаться к ним крепкий и складный, как истинный турнирный боец, не старый ещё человек с небольшой и аккуратно стриженой бородкой. Он был хорошо одет, правда, в этакой жаре его высокие, до бёдер, мягкие сапоги для кавалерийской езды смотрелись несколько странно, а ещё он был в берете, который при приближении принцессы и барона тут же снял с головы, после чего отвесил им поклон с грацией и, как показалось Волкову, нарочитой театральностью.
Принцесса и барон кивали ему в ответ, и она представила мужчин друг другу:
- Барон фон Рабенбург, рыцарь курфюрста Ребенрее, - и добавила со значением: - мой спаситель, - после она указала рукой на встречавшего их человека, - а это наш обер-егермейстер, господин Гуаско ди Сальвези. Покойный маркграф звал его просто Виторио. Как верного друга.
- Гуаско? – переспросил генерал после поклона, замечая на лице егермейстера веснушки. – Я знавал одного Гуаско, он лет семнадцать или восемнадцать назад собирал отряд в Комини. Предлагал хорошие деньги, но я тогда уже нанялся к другому капитану. Звали его, кажется, Чезаре.
- Если Гуаско из Комини, - сразу отозвался егермейстер, - то непременно Чезаре. Они все там «чезаре» (Цезари), - он засмеялся.
- Ваши родственники? – Волков тоже улыбнулся.
- Дальние, - отвечал ему господин Гуаско. И добавил: – И богатые. Не то что Гуаско Сальвези. А вы, значит, бывали в тех краях?
И тут генерал отвечает ему на ламбрийском диалекте:
- Да, всю молодость провёл в тех краях, многие, многие годы, славное было время. От самого Комини, почитай, от Святого Престола и до озера Комо прошёл туда и обратно десяток раз.
- Видно, немало пришлось вам пройти, господин барон! – восклицает егермейстер также на ламбрийском.
- Господа, - прерывает их принцесса, - я тоже знаю язык юга, но стоять тут на солнце жарко; господин Гуаско, покажите уже барону наши конюшни, наших собачек, соколов.
- Конечно, инхаберин, конечно, - кивает Гуаско и жестом предлагает пройти, судя по звукам, ко псарням.
Ну, что же тут можно было сказать. И почивший уже маркграф, и его обер-егермейстер были не просто любителями собак, они собак обожали.
Оказалось, что на псарне живёт почти сотня собак четырёх пород. Крупные и мощные для травли медведя, сильные для загона кабана, выносливые для загона лося и оленя, и быстрые борзые для мелкой дичи. Обо всех собаках и их особенностях обер-егермейстер рассказывал коротко и по делу, но генерал был просто уверен, что это по-настоящему увлечённый человек, который о своих собаках может говорить без умолку часами, но природный ум заставляет его сдерживаться, полагая, что излишняя информация может утомить высокородных слушателей и лишь нагнать на них скуки.
Все собаки были в великолепном состоянии: бодрые, ухоженные, и, как показалось генералу, весёлые, а ещё изнывающие от безделия и готовые в любой момент броситься за добычей: только дайте нам указание. Только дайте…
А ещё на псарне было чисто. И это нравилось Волкову. И, просмотрев псов и даже с улыбкой погладив некоторых, особенно симпатичных, барон был уже готов перейти к осмотру конюшен, когда Гуаско и говорит ему:
- Господин барон, у меня есть хорошие щенки некоторых пород, щенки отменные, уверяю вас, такие станут знатными отцами и матерями, законодателями пород, что украсят любую псарню. Её Высочество могли бы преподнести вам их в дар, только скажите, какую охоту вы предпочитаете.
Этот вопрос заставил генерала задуматься. Он не знал, что ответить.
Собаки ему всегда нравились, ещё с тех времён, когда в его имение привёз собак заядлый охотник и собачатник, его боевой товарищ Бертье. Вот только охоту Волков как не любил и раньше, так не любил и сейчас. В общем, лукавить он не захотел и потому сказал просто:
- Я никакую охоту не люблю.
И Гуаско, и маркграфиня посмотрели на него с удивлением. Причём обер-егермейстер ещё и изумлялся и словно пытался понять: что это он только что сказал? Я не ослышался? А вот Оливия взглянула на него как-то странно, взгляд её был генералу непонятен. Удивление – да, но в её глазах мелькнуло и ещё что-то. Сожаление? Разочарование? Нет, Волков не мог разгадать её взгляда.
«Надо было сказать, что у меня нет времени на охоту. Теперь вот думай, что там у неё в голове. Решит, к примеру, что непременно я низкого происхождения, раз не люблю охоту».
- То есть… Никакой вид охоты вам не мил? – наконец прервал паузу после его фразы обер-егермейстер.
Конечно, генерал мог сказать, что ему вообще не нравится смерть в любых её проявлениях, что ему не нравится вид и запах крови, ощущение чужой крови на руках, её липкость. Мог рассказать, что вид засохшей крови на доспехах давно уже вызывает у него не желание гордиться собой, как в молодости, а желание побыстрее смыть её. Мог сказать, что крови и смертей, при его-то ремесле, он насмотрелся за свою жизнь предостаточно, а ещё мог сказать, что ему не нравится убивать беззащитных тварей божьих ради забавы и показной удали, но он отлично понимал, что подобные речи будут знатными людьми восприниматься как чудачества или вовсе как глупость, и посему произнёс:
- Последние десять лет я мечтаю жить возле тихой конефермы, среди лугов, чтобы читать книги и разводить хороших коней. И чтобы вокруг не было суеты, никакой спешки, никаких труб и горнов, никаких погонь и скачек.
- Разводить коней? – оживился господин Гуаско. – Тогда в конюшне моей сеньоры маркграфини мы найдём, чем вас удивить. Прошу вас, господин барон, – он указал на выход из псарни.
- Стоп, - Волков улыбнулся. – Давайте конюшни оставим мне на десерт, а сначала посмотрим ваших соколов.
- А, ну да… - обер-егермейстер сразу соглашается. – Конечно, прошу вас, сеньора, барон.
Ну… Это был целый дом для птиц, в котором проживало восемнадцать соколов, много ястребов и даже два больших орла. Так как Волкова заинтересовали в первую очередь они, то
