DELETED - Катерина Кюне
Но когда стали звать погостить в Петербург, Раиса согласилась, не столько из-за любви к старым друзьям, сколько из желания быть поближе к дочери.
В Петербурге ей жилось хорошо. Она уже думала продать «свою халупу» на юге и купить домик в Ленинградской области. Многие жаловались на климат, но Раисе он подходил, а вот жару южного лета она переносила всё труднее. А пока своего домика не было, Раиса жила у старой знакомой — Маргариты, одинокой женщины примерно одного с ней возраста.
У Маргариты в Питере была трёхкомнатная квартира, и она, по её собственным словам, чувствовала себя там одиноко, поэтому радовалась, когда у неё кто-то гостит. Сначала Раиса действительно жила как гостья, по-дружески. Потом гостевание её затянулось, и она, хоть Маргарита вначале и отбрыкивалась, стала приплачивать хозяйке за аренду комнаты.
Раисе казалось, они отлично ладили. А вот Танечка на Маргариту почему-то сразу взъелась — словно что-то предчувствовала.
Два
«…Как-то вечером меня покусали комары. Это было в самом начале, вскоре после моего приезда. Я тогда спросила у Маргариты настойку календулы, чтоб намазать укусы, а она махнула в сторону холодильника, мол, сама там посмотри. На холодильнике у неё было что-то вроде аптечки — деревянный ящичек, а в нём коробочки с травами и склянки с лекарствами. Там был корвалол, настойка пустырника, йод, зелёнка, разные эфирные масла — много всего. И была одна загадочная бутылочка, не подписанная. Содержимое бутылочки напоминало ни то облепиховое масло, ни то настойку на основе цедры, и я, любопытная до разных народных средств, показав её Маргарите, спросила:
— А это что у тебя за бутылочка такая жёлтенькая?
— Да это так… — уклончиво ответила она. — C работы. Ты нашла свою календулу?
А Маргарита, к слову сказать, работала инженером по технике безопасности на кожевенном производстве. Я тогда особо не думала об этой бутылочке, но потом заметила, что она исчезла из коробки, может, даже в тот самый вечер. Прошло много времени, прежде чем я увидела её снова.
А пока мы жили дальше, иногда вечерами разговаривали по душам. Чтобы хватало на аренду и в надежде скопить немного, я устроилась трамвайным кондуктором. Платили с каждого билетика и, если побегать, можно было нормально заработать. Потом, правда, начались морозы, и я, как ни куталась, коченела за день в плохо отапливаемых трамвайчиках. Не знаю почему, но именно так в нашем депо называли эти старые металлические колымаги — «трамвайчики».
Возвращалась вечером и даже творог подогревала в микроволновке — не могла есть ничего холодного.
У меня был целый ритуал. Сначала снять варежки. Потом со скрюченными от холода руками подцепить язычок молнии пуховика и тащить вниз, усилием воли удерживая его между пальцев, которые ничего не чувствуют и отказываются шевелиться. Дальше задачка ещё посложнее — стащить с ног сапоги. А у тебя ни руки, ни ноги не шевелятся! Бывало, один сапог сниму, и аж слёзы наворачиваются — кажется, нет больше сил, хочется просто сдаться и лечь на пол прямо в прихожей. Но ничего — потихоньку…
Затем я шла размораживать руки под краном. Ставила чайник, и пока он грелся — в душ. В душе хотелось сразу залезть под кипяток, приходилось сдерживаться, чтобы сдуру не ошпарить себя, как курочку перед ощипом. Так что я сначала становилась под едва тёплую водичку, а потом потихоньку, по мере того как нервные окончания оттаивали, прибавляла горяченькой. Но сколько бы я под душем не стояла, всё равно не удавалось согреться. Вроде бы сверху ты уже вся красная и распаренная, а внутри всё от холода дрожит. Кажется, что холод засел где-то глубоко внутри тела, куда не так просто добраться. Я вылезала из душа, надевала тёплый халат и шерстяные носки, заваривала чай с мятой и зверобоем и разогревала в микроволновке ужин: творог или вчерашнюю паровую рыбу. Потом садилась вплотную к батарее, так, чтобы она почти жгла поясницу, ела и медленно пила чай с мёдом. Еды как таковой не хотелось. Хотелось просто горячего, чего угодно. Если бы можно было просто глотать чистые куски тепла или горячие головешки, то я бы, наверное, предпочла ужинать ими.
А в прихожей всё это холодное время стояли сапожки, вроде как ничейные, похожие на унты, с толстой подошвой и длинноворсным рыже-коричневым мехом, вывернутым наружу. Мех выглядел таким приятным, что иногда я гладила его, словно собаку: мягкая, уютная шерсть, в которую хочется зарываться пальцами.
Я как-то спросила у Маргариты, отчего она этих сапог не носит — они выглядели тёплыми и очень дорогими. Но Маргарита ответила, что размер не её, и вообще сапоги принадлежат подруге, когда-нибудь та приедет и заберёт их.
А потом, уже ближе к концу зимы, когда в один из вечеров мы обе были дома, я не выдержала и стала жаловаться, что как ни утепляюсь, сколько носков ни надеваю, ноги всё равно дубеют, и к вечеру я перестаю их чувствовать, так что потом, бывает, страшно снимать сапоги: кажется, что там обморожение последней степени и чёрные пальцы…
И Маргарита неожиданно предложила мне взять сапоги из прихожей — они такие «тьоооплые», говорит, и, кажется, твой размер.
— А как же подруга?
— Они ей уже не нужны.
— Да как же, такие дорогие сапоги… А если она за ними приедет?
— Не волнуйся, теперь не приедет, — заверила меня Маргарита, стоя ко мне спиной и помешивая лук, который пассеровала в сковороде. Кухня была наполнена приятным луковым запахом, который напоминал мне о тех временах, когда Танечка ещё была подростком, и я постоянно что-то для неё готовила. Она особенно любила куриный суп с домашней лапшой — у меня перед глазами неожиданно возникла тарелка такого супа, я даже почувствовала его запах, его вкус. Я сглотнула слюну и решила, что назавтра, в свой выходной, непременно сварю такой.
— Да с чего ты взяла? Вы что ли с ней разругались? — спросила я у Маргаритиной спины. Маргарита была в ярко-красном китайском атласном халате с большим золотым драконом на спине. Халат этот совсем не вязался с простыми кухонными запахами.
— Умерла она, — ответила Маргарита. Она нервно, как мне показалось,
