Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №04 за 1980 год
Случалось мне видеть изделия из лунного камня, сработанные и современными умельцами.
И снова я вспоминал про Синюю Палу. «Пала» по-местному означает «каменоломня», осталось в речи горняков Северной Карелии и слово «отпалка». Старинное слово. Оно напоминает о тех давних временах, когда глыбы коричневого камня с занорышами, полными аметистов, или плиты зеленого шпата — амазонита взрывали — «отпаливали» черным порохом.
«Где же она, эта загадочная Синяя Пала?» — с грустью говорил я себе. Мне казалось, что следы каменоломни затерялись и я никогда не смогу ее найти. Может быть, некоторые старики поморы еще помнят о ней. Но покажут ли дорогу?..
На маленьком железнодорожном разъезде я сошел рано утром. А когда добрался до поморской деревни Черный Ручей, наступил полдень.
Избы деревни торжественно нисходили к синей глади залива. По зеленому угору, заросшему морковником и разнотравьем, я подошел к крайней избе и остановился. Празднично сияло солнце, на воде мерцали слепящие белые блики. По высоким угорам, которые водили хоровод вокруг деревни, лепились ельники. Ели были старые, черные, и веяло от них дремучей древностью.
Снизу, от причала, поднимался кряжистый старик. Нес на плече весла. Он оказался хозяином крайней избы — большой, старой. Мы разговорились. Деда звали Флор Нифантьич. Его голубые глаза серьезно, изучающе смотрели на меня из-под белесых бровей. Я попросился к нему на квартиру на несколько дней.
— Ладно, — согласился дед. — Становись на постой. Денег не надо. Живи, вместе навагу будем удить. А может, тебе больше понравится у какой-нибудь бабки с коровой? Глядишь, парного молочка попьешь, шанег напекут. Я ведь одинокий, у меня скучновато. Да и трапеза у меня, брат, не бабская. Что сготовлю, то и ладно.
— Да уж если судьба привела к вам, поживу у вас.
— На отдых сюды али по делу?
— На отдых, — сказал я.
Если говорить откровенно, я немного слукавил. В соседней деревне старухи советовали мне обратиться к деду Флору. «Он-де и камень в молодости резал, он и к Синей Пале тропинку знает». Я хотя и обрадовался, но не особенно поверил. Деревенские бабки, случалось, говаривали и много лишнего. Да и найти северного камнереза в наши дни — редкость величайшая.
Вскоре на столе стоял самовар, начищенный дедом до золотого блеска. Я достал из рюкзака сахар, шоколад, баранки. Дед притащил банку прошлогоднего малинового варенья. Говорили о том, о сем.
— Рыбы сей год в море мало. Селедка-беломорка только подошла к берегам, а шалоник с побережником ее прочь в море отогнали.
Когда мы попили чаю и освоились друг с другом, я спросил.
— Не встречается ли в ваших краях лунный камень, дедушка?
— Случается, — спокойно ответил Нифантьич. — Тут ведь у нас рудников много Слюду добывают, шпат. Едва не на каждом руднике в отвалах сыщется этот камень.
— А старинных рудников заброшенных нет поблизости?
— Как нет? В версте от нашей деревни есть такой.
— И лунный камень там есть?
— Есть. Да не больно яркой. Но ходу там нету, все завалилось. Сказывали, в старину там красивый камень был, сверкал отменно. Потом будто бы много этого камня отправили за границу для облицовки дворца. А это, считай, все равно, что золотом крышу избы крыть. Лунный камень — он ведь самоцвет. Его в перстнях носить бы да в серьгах. А из него каменные плиты сделали, вишь ты Так вот, с тех пор лунный камень обиделся и потух. Куда-то глубоко в землю ушло его сияние.
— Добрые люди сказывали, что вы в молодости камень резали. Не осталось ли у вас какого-нибудь изделия?
Флор Нифантьич усмехнулся:
— Ты, парень, прямиком к цели идешь, роздыху не даваешь. Ну да ладно. Чего таиться-то, Покажу. Да только не подарю. И не продам. Потому как память.
Из другой комнаты дед принес шкатулку. Извлек из нее что-то поблескивающее.
— Вот это называется девичий карельский пояс. А это украшение нагрудное. Так и говорили — нагрудник.
Пояс состоял из оправленных в серебро и гибко соединенных между собой прямоугольных пластинок лунного камня с очень сильной иризацией. К поясу был прикреплен маленький нож в ножнах из карельской березы, также оправленных в серебро
Большая нагрудная брошь — сакта — представляла собой круглую плоскую пластину из лунного камня в серебряной оправе с зубчиками и, по-видимому, в соответствии с замыслом мастера, символически изображала луну. Такие изделия крайне редки, и я рассматривал их с волнением и ощущением редкой удачи.
— Откуда этот камень?
— Из Синей Палы.
— А кто мастер?
— Пращуры.
Я вздохнул:
— Только и слышу — Синяя Пала да Синяя Пала. А какая она? Где? Кто ее открыл? Какие истории с ней связаны?
Флор Нифантьич весело сощурил голубой глаз.
— Не горюй, парень. Натаскай мне воды в байну, а уж я тебе столько про нее насказываю — пошшады запросишь.
— Не запрошу, — решительно сказал я.
— Тогда крепись Ведра в сенцах на лавке стоят. А байну мою сразу увидишь — крыша у нее вся новая, на той неделе чинил.
Я взял два стареньких помятых ведра и пошел за водой. Около ручья, бегущего по ложу из темных валунов, отчего вода казалась почти черной, стояли две бабки и оживленно судачили. Одна неодобрительно спросила:
— У Флора Нифантьича живешь, бажоный? Зря ты у него присуседился. Он ведь самашеччий.
Другая возразила
— Да не, не самашеччий. Он колдун. За деревней есть дыра в скале, около досюльной вараки. Он туды, в дыру-то, колдовать ходит. А там темень — луччему дружку глаз коли, не заметит. Флор-от в темноте видит! Чисто кот!
Тут к ручью подошла рослая девушка, светлая коса толщиной в руку спускалась через плечо. Искоса глянув на старух, стала черпать воду
— Девушка, — сказал я, — говорят, в вашей деревне колдуны водятся...
Она не ответила мне, а бабкам сказала:
— Вашими языками белье бы вместо вальков шлепать. Вас послушай, так жизнь черна, будто вода в Черном Ручье. А зачерпнешь — вода-то прозрачной окажется.
Она подцепила ведра коромыслом, легко вскинула на плечо и пошла по тропинке, протоптанной в густых и влажных прибрежных травах.
— А что это за дыра в скале, про которую вы говорили? — спросил я у старух, — Там что, старая штольня?
— Да не. Как-то черт задумал самоцветы со всего Беломорья собрать. Ну, собрал в великую кучу, сплел большущий кошель. Черт-от маленький, а кошель — гора великая. Ну черт способен, ему сила нечеловеческая дадена.
— А зачем он собрал самоцветы? — заинтересовался я.
— Хотел в Бело море закинуть. На поморов обиделся. Он, вишь, заказал лапти сплести, а поморы отказались. Ну вот, залез черт со своим великим кошелем на крутую скалу около нашей деревни. Там красивый камень водился. А какой-то горный мастер подставил черту ножку. Черт с кошелем-то и покатился с горы. А где брякнулся, дак там землю скрозь пробил. Кошель с самоцветами в земле застрял, а черт на ту сторону земли вылетел. Сказывают, и по сей день ходит, «ищет свой кошель А Флор спустится в ту дыру, поколдует и домой идет с самоцветами. Тутака все понятно, одно только дивно — как он до сих пор не разбогател? Самашеччий, одно слово...
В один из тихих вечеров, когда матово-золотистый шар солнца опустился к черной зубчатой полосе елей на той стороне залива, сидели мы с Нифантьичем на скамейке в предбаннике, распаренные после крепкого жара, блаженствовали в прохладе, попивая квас из большого деревянного жбана.
— Синяя Пала» — рассказывал дед, — она за великими лесами, за мокрыми болотинами затерялась. Хорошой тропочки туды нету. День нать идти пешо, да ише день, да ише... Нет, не дойдешь ты, парень, силов не хватит.
— Дойду, — с мрачной решимостью сказал я.
— Может, и дойдешь, — неожиданно согласился дед. — А вот я дойду ли? Годы-то мои — слава те, господи. А без меня тебе идти никак нельзя. Дороги не сыщешь.
В открытую дверь предбанника вижу, как меж темными кронами елей сквозит зеркально-синий, будто полированный, простор залива. Словно зачарованные корабли, застыли посреди этой дремотной синевы лесистые острова. А дальше — открытое море...
Нифантьич поворачивает ко мне бурое от загара морщинистое лицо. Он серьезен.
— Ну, слушай, парень. Я тебе такое расскажу, какое никто на всем белом светушке тебе не расскажет.
