Александр Сытин - Желтый Мрак

Но через час она пришла ко мне вся в слезах. Как раз у меня сидели Звонарев и Этмар.

— Что это с тобой? — первым увидел ее Николай Иванович.

— Никто не пущат…

— Как так?

— Да, товарищ дохтур, мать гонит, отец тоже. Братья и глядеть не хотят, все в один голос говорят мне, что прочумела я.

Мы переглянулись.

— Но что нам с ней делать? — вопрос Николая Ивановича был ко мне.

Я молчал. Но тут ко мне подошел мой новый приятель китаец и полушепотом проговорил:

— Капитана, давай ее мне в хозяйки. Моя теперя торговать против вас будет. Бакалейка делать станет. Хороший бакалейка. Там все помирал, я один купеза буду. Хочет она женой моей встанет. Моя денег много. Хочет хозяйкой?..

Я посмотрел на Нюрку. Она все это слышала и, покраснев, опустила глаза. Потом покорно проговорила:

— Мне теперь все равно. Петюньку не люблю…

— Карашо, ошень карашо, — весело проговорил Этмар. — Ее кровь — палочка чахотки поглотила палочку чумы. Она теперь совсем здоровый стал. Карашо, ошень карашо. Этой первый случай мой практик.

— Наверное и у меня, так же и у него — это уже три случая, — указал я улыбаясь рукой на китайца.

— О, это совсем карашо. О!..

Тут меня внезапно вызвали по телефону из штаба. Астафьев сообщил, что приехали культработники.

— Что ж, как раз кстати… подумал я и пошел в штаб.

ИВАН НОВОКШОНОВ — Как был задержан Колчак.

Воспоминания.

Часов в шесть вечера 12 января 1920 года в штаб 5 Зиминского Кавалерийского имени Гершевича партизанского отряда, находившийся в то время в 8 верстах от станции Зима на Филипповском участке, приехали члены Зиминского Уездного Политического Центра товарищи Уразметов[4], Трифонов[5] и Добрый-День[6].

Торопливо поздоровавшись с находившимися в штабе партизанами, они сразу же предложили мне удалить всех из комнаты, т. к. у них будет секретный разговор.

На мой вопрос о том, можно ли остаться военкому отряда т. Рубенович[7] и чеху коммунисту т. Кратохвил[8], один из приехавших, кажется т. Уразметов, сказал, что, пожалуй, и можно, но все-таки лучше, если вообще не будет никого.

Несмотря на то, что этим ответом Уразметов дал ясно понять, что Кратохвил и Рубанович должны уйти, они все-таки остались и, после того, как остальные ушли, Добрый-День, закрыв на крючек дверь, спросил меня о том, каким количеством свободных людей я располагаю в данную минуту.

— Не больше, как полуторасотнями человек, — ответил я, — а зачем это?

— Маловато, — проговорил Добрый-День, — а где же остальные?

— В разгоне. Часть под Балаганском, часть под Тулоном и еще кое-где. А зачем тебе понадобилось? — спросил я.

— Затем, чтобы арестовать Колчака, — как-то сразу выпалил Добрый-День и обвел нас всех взглядом.

Ни я, ни Кратохвил с Рубеновичем минуты две не могли сообразить говорит ли Добрый-День правду или смеется.

Первым заговорил Рубанович:

— Ты в шутку это или серьезно? — спросил он.

— Какая там к чорту шутка! — ответил Добрый-День. — Не до шуток теперь. Мы, — он кивнул в сторону Трифонова и Уразметова, — сегодня получили сведения от чешской подпольной ячейки о том, что не позже, как к утру завтрашнего дня в Зиму прибудет Колчак в чешском эшелоне.

— А откуда ячейка об этом знает? — задал вопрос я.

— Значит знает, когда говорит. Они даже про поезд сказали. Какой номер-то? — повернулся он к Уразметову.

— Пятьдесят восьмой бис, офицерский вагон, — ответил тот.

После этого все замолчали.

Сообщение было большой неожиданностью. Хотя каждый из нас и знал, что дни колчаковской власти уже сочтены, что образовавшиеся по линии железной дороги от Нижнеудинска до Иркутска Политические Центры с каждым днем все больше распространяют свою власть и что руководство ими находится в руках надежнейших товарищей-коммунистов, тем не менее у всех нас до этого была твердая уверенность, что Колчак использует все средства для того, чтобы пробраться на Дальний Восток.

У меня почему-то сложилось убеждение, что Колчак будет отступать на Восток вместе с корпусом генерала Каппеля, слухи о котором время от времени доходили до отряда, и теперь, вдруг, Колчак едет в чешском эшелоне, как простой чешский офицер.

Почему-то не верилось, что так может быть, и я еще раз переспросил Уразметова, правда ли все то, что он говорит.

— Если бы неправда, то мы бы не приехали, — ответил У разметов.

— Ну, так как же быть? — задал вопрос Добрый-День.

— По совести сказать — не знаю, — ответил я.

— Но, ведь, делать-то что-нибудь надо, нельзя же пропустить такой случай, — вскипятился вдруг Добрый-День и стал нервно бегать взад и вперед по комнате. — Если мы его пропустим, даже не сообщив никому, то он может совсем удрать, а это, ведь, преступление.

— Это верно, — подтвердил Рубанович. — Надо что-нибудь предпринимать.

Однако, сколько мы не думали, выхода из создавшегося положения не было. Арестовать Колчака не представлялось возможным.

Для этого не было ни сил, ни средств. Имевшиеся в моем распоряжении полтораста человек были слишком слабо вооружены, у части из них не было даже винтовок, а лишь берданки и охотничьи ружья.

Пулеметов же в отряде всего-на-всего был один и тот был с той частью отряда, которая ушла под Нукут.

А на станции Зима, по сведениям, имевшимся в штабе отряда, стоял 4 Кавалерийский полк имени Яна Гуса, три дивизиона кавалерии, один полк пехоты и два бронированных поезда, не считая роты белых, несших охрану пакгаузов и станционных зданий.

Соотношение сил было неравно И когда мы, пробившись битый час над всевозможными предположениями и не приняв ни одного из них, увидали, что нам сделать что-либо не удастся, у всех как-то невольно опустились руки.

— Тогда хоть едем с нами в Зиму, — обратился ко мне Трифонов. — Может быть, что-нибудь придумаем.

— Ладно, — согласился я и, позвав ад'ютанта Соседко[9] и эскадронного командира Угроватова[10], приказал им готовиться в дорогу.

В Зиму мы приехали на рассвете 13 января, при чем, чтобы не быть замеченными чешской охраной на переезде, повернули от села Ухтуя на деревню Чиркино и проселочной дорогой, через кладбище, выехали к станционным зданиям.

Остановились на квартире Трифонова, куда вскоре прибыли все большевики — члены Политического Центра.

Вновь началось совещание и вновь ничего не было придумано, а время, между тем, шло. Со станции прислали записку от чеха-большевика о том, что поезд № 58-бис вышел со станции Куйтун. Нужно было действовать, что-нибудь предпринимать и, вот, в тот момент, когда казалось, что мы бессильны, мне пришла в голову мысль отправиться к начальнику чешского гарнизона, полковнику Ваня, и требовать от него выдачи Колчака.

— Так он тебе и выдаст, — засмеялся Добрый-День. — Он нас за сумасшедших сочтет, а, пожалуй, еще и арестует.

— Попытка не пытка, — ответил я. — А что касается ареста, так это мы увидим.

Мое предложение, несмотря на всю его абсурдность, встретило единогласное одобрение. Один только Добрый-День говорил, что из этого ничего не выйдет.

В три часа дня я, Трифонов, Добрый-День, Угроватов, Уразметов, Соседко и еще один, неизвестный мне, человек вышли из квартиры Трифонова и направились к вагону, стоявшему в тупике около вокзала.

Наше появление на вокзале, вследствие того, что я и мой ад'ютант Соседко были одеты в длинные бурятские шубы с нашитыми на груди широкими красными лентами, на которых было написано «Вся власть советам» и потому, что на наших шапках были нашиты красные треугольники, не говоря уже об оружии, которым мы были увешаны, что называется с головы до ног, вызвало переполох.

Люди с недоумением останавливались. Со всех сторон слышался шепот.

Подойдя к вагону, на дверях которого была прибита дощечка с надписью:

«Начальник Гарнизона

и Комендант станции Зима

Полковник ВАНЯ»,

я постучал.

На стук из вагона вышел чех и, осмотрев нас с головы до ног, спросил:

— Что угодно?

— Мы к полковнику. По делу. От Политического Центра. Доложите. — Сказал Трифонов.

— Сейчас, — кивнул головой чех и скрылся в вагоне.

Ждать пришлось недолго. Не прошло и трех минут, как тот же чех вышел на площадку и жестом пригласил нас внутрь вагона.

В вагоне было полутемно. Горевшая на письменном столе лампа под зеленым абажуром бросала слабый свет на окружающие предметы и, поэтому, когда мы вошли, я не мог различить ничего и, только минуту спустя, увидел стоявшего в углу около стола человека, внимательно рассматривавшего входящих.