Ужасный век. Том I - Андрей Миллер
— Я сделал, конечно, что мог. Велел тела сжечь, как у гвендлов принято. Кто живой остался, а то были в основном девки помоложе да покрасивее — приказал стеречь рыцарями, чтобы потом целыми отпустить. Пока разбирались, уже ночь. Разбили лагерь, укрепились, дозоры поставили: как я тебя учил. Поели, выпили, тут мне и отлучиться понадобилось за известным делом. Отошёл чуть в лес, а там не сосны с елями росли, больше дубов. Вижу: повешенные на ветвях. Раньше их не заметил, так уж случилось. Одни женщины. Надо было сразу позвать кого, чтобы с деревьев их сняли — но я ведь не погулять отходил-то. Приспичило крепко. Так что, понимаешь… присел я для начала.
Подробности такого рода, возможно, были лишними — но барон почувствовал, что очень хочет объяснить, из-за чего не велел снимать повешенных с ветвей сразу. Он был очень рад, что выжил на войне — но пуще радовался, что сумел сохранить в себе отличающее настоящего рыцаря от прочих.
Прочие-то тоже не всегда плохи. Вот как покойный сир Вилфорд. Но такими не могут быть все — а особенно не должен лорд. Очень важно, чтобы Робин хорошо понимал это: тут не грех упомянуть и обстоятельства, неуместные в балладах.
— Не успел я известные дела справить, как… Сказал бы: «хочешь — не верь», но похоже, что теперь ты поверишь. Висела одна женщина почти надо мной. Даже в темноте видно: у всех гведлские волосы, а у неё чёрные. Потому я внимание и обратил — ведь странное дело, не бывает у гвендлов чёрных волос. Сижу… И тут она, в петле, со свёрнутой шеей, вдруг ко мне голову повернула. Я думал — закричу. Заору, будто режут! Но не смог: плюхнулся только задом в… сам понимаешь, во что.
Теперь барон взялся за бутылку сам. Рука дрогнула, ишке плеснул через край — но Робин этого, наверное, не заметил. Он глядел на отца неотрывно, даже не моргал. И перебивать не пытался.
— Я не знаю, как Гастону Гаскойну говорили о дарах леса. Надеюсь, это была более пристойная сцена. Но мне всё рассказали вот так: сидящему со спущенными подштанниками в собственном, уж прости, дерьме. Если подумать, это очень символично. Далеко не случайность… в Вудленде ничего не происходит случайно. А в Восточном лесу тем более.
И вот тут Робин снова задал вопрос. В чём-то для самого барона ставший ответом.
— Ты ещё виделся с этой женщиной?
— Никогда.
— Почему?
Может быть, в этом месте стоило солгать. А может — не стоило отвечать вовсе. Именно так барон поступил бы пятнадцать, десять, даже пять лет назад. И прошлым летом, возможно. Только верно его когда-то наставляли: единственный способ жить — стареть. А если с годами не приходит кое-какая сила, немногим доступная в молодости, то и никакая это и не старость. Только дряхлость да старческое слабоумие.
Сила старости — в возможности не бояться. Прямо по той легенде о попавших в плен отце и сыне, коих жестоко допрашивали. Старик обманул врагов, подговорив умертвить мальчика в обмен на секрет — а сам после только посмеялся. Я, дескать, прожил жизнь — мне уже ничего не страшно. Делайте со мной что угодно!
Первое же, чего нужно перестать бояться — признавать за собой страх. Так что барон ответил сыну честно.
— Я, Робин, испугался.
Как-то сразу сделалось легче на душе.
— Да, я испугался. Балеарских рыцарей — не боялся. Наёмников Мендосы — тоже. Ни крови, ни смерти, ни кары Творца Небесного за грехи, а грехов на войне довелось нажить порядочно. Всё это было страшно, без сомнения, но не могло напугать. Ты уже сражался, ты понимаешь разницу.
Лорд Клемент вновь опрокинул в себя чарку. Насладился плотным вкусом во рту. И тем, как от крепости зажгло горло. И тем, как тепло потекло с кровью по всем старым жилам.
— Всё так, сынок. Но её я испугался.
***
Кормили в тюрьме, разумеется, плохо. В иные дни делать это вовсе забывали — а счёт дням как-то быстро утратился, да Мартин и не пытался их считать. При том он заметил, что трое узников не очень похожи на голодающих.
— Да старая Тесс еду носит заключённым. Всем подряд.
— И что, стража-то не мешает? — удивился Гевин.
— Страже на всё насрать.
Развлечься, помимо разговоров, было совершенно нечем — а из Ердена с Крысом выходили плохие собеседники. Один говорил неохотно, другой — честное слово, лучше бы молчал. Зато поговорить с Далией было приятно, и Мартин очередной возможности не упустил.
— А кто такая эта Тесс?
— Баба столь же несчастная, сколь и добрая.
— Расскажите.
— Ну… муж у неё зажиточный был. То ли лавочник, то ли что, не знаю. Помер он давно. Потом и дети померли: хворь всех забрала в тот год, когда половина Дартфора души Творцу Небесному отдала. Осталась Тесс с одной внучкой — и та слепая с рождения. Ну и вот… заботится Тесс обо всяких сирых да убогих. Вроде нас. На тот свет добра не заберёшь, а слепой Фанни оно и без надобности, бедняжке…
Всё-таки полон мир добрых людей, каким бы ужасным иногда ни казался. Даже Дартфор полон их: теперь Мартин это хорошо понимал. Мир таков, каким его желаешь увидеть. Для мухи всё кругом — одни навозные кучи да гнилое мясо, а для пчелы — одни цветы. Впрочем, дерьмом ведь цветы удобряют, так что…
Тесс пришла тем же вечером. Мартин слышал, как зашебуршились в камере за стеной: до соседей очередь прежде дошла. Крыс с Гевином тоже оживились порядочно, а вот Ерден оставался невозмутимым. Видимо, странного человека с другой стороны Орфхлэйта, равно как и Мартина, волновали вещи куда более значимые, чем собственно тело и собственная жизнь. А вот какие? Интересно узнать…
Времени, правда, мало осталось. Тюремщик утром насмехался над заключёнными: дескать, на днях уже отмучаетесь! Головы срубят да сожгут.
Тесс оказалась ещё более старой, чем Мартин ожидал. Совсем дряхлая старуха, едва волочащая ноги — но отчего-то подумалось, что с полвека назад она была красавицей. Вместе с Тесс пришла и та слепая девочка, Фанни: тащила увесистые корзины.
Фанни была много младше Мартина: грудь под платьицем
