Измена с молодой. Ты все испортил! - Аника Зарян
— И станет легче? — шепчу с надеждой.
— Ну конечно же! После дождя будет радуга, после дождя, — напевает популярную в прошлом мелодию и игриво подмигивает мне через отражение в зеркале.
А я смотрю на себя, на несуразный красный свитер, еще больше подчеркнувший бледноту кожи, на тусклые волосы, хоть и причесанные, но все равно соломой размётанные по плечам. На мамину совершенно неуместную улыбку, так резко контрастирующую со всем этим. Она тянется к столику, чтобы взять мою помаду нюд, и морщится, прокрутив ее:
— Не понимаю, как можно выбирать такой блёклый оттенок.
И я не выдерживаю.
— Какой оттенок, мама⁈ — стягиваю с запястья дежурную «пружинку» и наскоро закручиваю волосы хвост. — Ты не видишь, в каком я состоянии? Я в ужасе, мама! Я умираю! А ты мне суешь красный свитер!
— И что, Ксюша⁈ — растерянно бормочет мама. — Ну, закопай себя! Легче станет? Ты что, правда, умереть собралась? Ты чего хочешь? Вот из-за своего упрямства ты и дошла до такого! В ужасе она!
— Упрямства?.. — недоуменно повторяю, осознавая, насколько мы сейчас далеки друг от друга, но она меня не слышит, а только больше разгорается:
— Человечество всегда в ужасе! Только повод дай! Но кто-то страдает, а кто-то идет и покупает новую красную помаду!
— Знаешь, что? — с остервенением снимаю и кидаю на пол свитер. — Наверное, вам пора. Я всегда рада вас видеть, но, видимо, сегодня мы не поймем друг друга.
Мама оскорбленно хлопает дверью, а я снова накидываю на себя серый халат и спускаюсь следом. В прихожей мама молча драпирует вокруг шеи пурпурный палантин, всем своим видом демонстрируя обиду… Подхожу к папе и целую его в щеку.
— Дочь. — В дверях он обнимает меня за плечи и протягивает темно-синюю визитку из плотного картона. — Если передумаешь, позвони по номеру на карточке. Ты помнишь дядю Толика? Моего друга?
От ощущения нелепого дежавю невольно хмурюсь.
— Витя! — возмущается мама, неверно истолковав мою реакцию.
— Конечно, помню, пап, — прижимаюсь к нему, беру визитку, на которой серебряными буквами выведено «Иванов Анатолий Вадимович. Адвокат».
Этого дядю Толика я помню прекрасно.
Глава 12
— Тише, ну! — слышится где-то рядом.
— Гееер, — дрожит в страхе тихий, всхлипывающий голосок дочери, переходящий в шепот. — А вдруг она умирает?
— Не говори тааак, — шикает сын, — мама просто болеет.
— А чем она болеет? — с тревогой уточняет она.
— Не знаю, Вик. Но что-то очень серьезное.
Сознание медленно возвращается в тело, и я обнаруживаю себя развалившейся на кресле в безумной позе: голова свисает с подлокотника, руки раскинуты в стороны. Пытаюсь их поднять, но они настолько затекли, что плечевые суставы отказываются подчиниться с первого раза.
Глаза тоже не хотят открываться, и мне приходится несколько раз сильно зажмуриться, чтобы заставить их включиться в работу. Кое-как их разлепляю.
Расплывчато проявляются очертания люстры и ажурного узора гипсовой розетки вокруг нее. Помню, что посадила детей ужинать и решила на минутку присесть. Видимо, отключилась. Такие эпизоды становятся привычными в последние дни.
— Папа сказал, она скоро поправится. — продолжает успокаивать сестру мой сын. Он на полчаса младше Вики, но, как всегда говорит их отец, «брат младшим не бывает». И Гера с готовностью включился в эту игру, защищая и опекая сестру везде, где это требовалось. Вот и сейчас, на правах старшего брата, утешает ее.
Приподнимаюсь на локтях и продолжаю наблюдать за моими любимыми двойняшками: стоят в обнимку за спинкой дивана. Гера успокаивающе постукивает своей маленькой ладошкой по плечу сестры. Головка Вики неуклюже лежит на его плече.
— Гер, ну она же не кашляет, не чихает. И температуры у нее нет, — делится своими познаниями в болезнях моя Вика.
— Ну, ты как маленькая, Вик, — говорит сын, — болезни бывают же разные. Вспомни, тати вот все время сахар проверяет, это тоже болезнь такая.
— Динамит.
— Диабет!
— Мамочка! — восклицает Вика, — Смотри, очнулась!
И бежит ко мне.
— Мам, ты Вику напугала.
Гера остается стоять за своим укрытием, но я даже отсюда вижу, как поблескивают слезинки в его глазах. Как он пытается удержать контроль над ними, широко раскрыв веки. Как дрожит его подбородочек, а он стискивает губы, чтобы не разреветься. Потому что мужчины не плачут.
Это он тоже выучил от отца.
Заключаю в объятья свою принцессу, и, пока она зарывается головой в мои волосы, протягиваю вперед одну руку:
— Иди ко мне, мой Геракл.
Сын чинно вышагивает из-за дивана и идет ко мне. Подаюсь чуть вперед, беру за ручку и притягиваю к себе. Целую, обнимаю, вдыхаю сладкий запах их совсем уже не младенческих макушек.
— Простите, что напугала вас, — шепчу им обоим, сама еле сдерживая слёзы.
Как я могла допустить, чтобы мои дети так испугались?
— Ффф, — фыркает сын. — Я не пугался вообще.
— Мам, ты болеешь? — тихонько спрашивает дочь, поглаживая мои руки.
— Нет, милая! — спешно качаю головой. — Почему ты так решила?
— Ну… Ты другая.
— Вик, отстань от мамы.
— Сам отстань.
— Почему другая, солнышко? — не даю им сменить тему.
— Ну… Ты больше не поёшь по утрам… — осторожно начинает перечислять Вика. — И блины… Мы их больше не готовим вместе по субботам.
— И не улыбаешься, — добавляет сын тихо, будто нехотя.
— Да… И перед сном… — грустно выдыхает дочь. — Ты нам больше не читаешь. Только папа нам теперь читает. Вот.
— Даже так?.. — будто от сна просыпаюсь. — Он вам читает?
— Да, когда домой возвращается.
— Его же не бывает дома, когда вы ложитесь.
— Мы не можем уснуть, мам.
— Почему мне не говорили? — не понимаю, как я могла не замечать этого?
— Мы хотели, мамочка, честное слово, — щебечет Вика.
— Мы к тебе приходили в комнату, но ты спала. Ты много спишь. Мы мешать тебе не хотели, поэтому ждали, пока папочка вернется.
— Ты сердишься?
— Господи, нет! — прижимаю их к себе, — конечно же
