Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №03 за 1974 год
Но основной предмет «экспорта» из Фаши — финики. В оазисе сотни финиковых пальм. Средний урожай с каждой 25 килограммов. Особенно щедрыми бывают пальмы в возрасте от двадцати до шестидесяти лет. Но иногда дерево вдруг перестает давать плоды. Не помогает ни ежедневная поливка, ни обкладывание корней верблюжьим навозом. Что делать тогда? И Айджи с интересом наблюдает сцену, разыгрывающуюся на его глазах: хозяин подходит с мотыгой и делает вид, что хочет подсечь строптивое дерево. Но прежде он громко произносит: «Ты больше не даешь плодов, я тебя срублю». При этом он слегка стучит мотыгой по стволу. Сосед урезонивает хозяина: «Зачем ты губишь пальму, она обязательно принесет тебе на следующий год много фиников. И дереву надо отдохнуть». Начинается ожесточенный спор, в ходе которого хозяин еще несколько раз ударяет по дереву мотыгой, а сосед громко стыдит его и взывает к пальме, чтобы она не давала хозяину повод дурно говорить о себе. Хозяин поддается уговорам и уходит.
Хотя сам медугу никогда не выращивал пальм, он знает, что это верное средство заставить дерево образумиться. Айджи зачерпывает мимоходом из ведра горсть фиников и протягивает их своему любимому белому верблюду. Тот не спеша берет плоды, мусоля ладонь хозяина. «Придем в Агадес, — говорит медугу, — куплю тебе новую уздечку. Старая вон ведь как губу натерла...»
Г. Полугаевский
А. Мошковский. Спирька — волчья смерть
Он удобно лежал на мягких теплых шкурах, и сны один за другим медленно и дремотно плыли на него.
Резкий толчок стряхнул со Спирьки сны. Он испуганно вскочил.
— В стадо собирайся. Пора,— раздался сипловатый голос отца.
Здесь только дошло до Спирьки, что сегодня его очередь дежурить в стаде, что ему нужно ехать в тундровую стынь. Он зевнул, прислушиваясь, как жена за пологом мнет и скребет о стальной скребок оленью шкуру, и вздохнул.
Ну и жизнь! Даже поспать толком не дадут. После дежурства на холоде он мог проспать залпом хоть все двадцать четыре часа.
— Быстрей пошевеливайся! — прикрикнул отец, и Спирька, кряхтя и отдуваясь, стал натягивать на худые босые ноги меховые тобоки.
Прихрамывая сразу на обе ноги, вышел из-за ситцевого полога сутуловатый, с недовольным, опухшим со сна лицом.
— Не выспался? — скосил глаза отец.
Спирька промолчал: отец был бранчливым стариком.
— Поспи еще маленько, я съезжу за тебя к олешкам. Дело привычное. А молодому лучше поспать.
Спирька стал нехотя умываться у рукомойника, смочил ладони, нос, подбородок, скулы. Отец же не умолкал:
— Женился, прибавленья ждешь, мужиком стал. А все как телок-несмышленыш!.. Может, в базу оседлости хочешь? Доски пилить и гвозди заколачивать — не оленей пасти. Сюда многие просятся.
Спирька вытирался краешком вафельного полотенца. А отец все говорил и говорил. Сказал и о том, что ночью из тундры доносились выстрелы — видно, волки нападали на стадо, и ему, Спирьке, надо смотреть на дежурстве в оба.
А чего не смотреть? Будет смотреть...
Отец не ошибся: передавая ему в стаде смену, пастух Иван показал три порванные оленьи туши.
Спирька пятерней почесал под капюшоном малицы темя и спросил пастуха:
— Стрелял?
— Разве попадешь?! Хитрые, сволочи! Близко не подпускают и вертятся, как овода.
Спирька сплюнул в снег и взял из его рук винтовку.
— А я попаду.
— Ну еще бы! Чтоб ты да не попал... Почему опоздал? Опять со шкур поднять не могли?
— Грузи свои туши и езжай отсюда! — бросил Спирька и стал безучастно смотреть, как Иван с сопеньем втаскивал на нарты те, что осталось от оленей. Спирька кутался в малицу и ждал, чтоб тот поскорее уехал.
Тяжело захрустели, переваливаясь по кочкам, нарты, и Спирька остался в тундре один. Один, если не считать двух оленегонных лаек и боевой нарезной винтовки старого образца. Он похлопывал себя по бокам и жалел, что не надел поверх малицы совика.
Стоял серый полярный вечер. Был октябрь, но снег уже почти лег. Спирька дул на щеки, подпрыгивал, кидал себя с ноги на ногу. Рядом, выбивая копытами снег, жевало ягель и дышало — казалось, согревало тундру — огромное стадо. Оно блуждало и растекалось в редких елочках и кустарнике.
Спирька не боялся ни холода, ни одиночества. Таким его сделала тундра. Тут ему было не до сна: негде, да и не время. В тундре он любил думать. Спать хорошо в чуме, на шкурах, когда рядом горячие, как уголья, плечи жены, молодой, крепкогрудой. Полгода назад привез он ее в чум из соседнего стойбища. А в тундре — олени, в тундре — ветер, а вот теперь и волки. Явились. Собаки умные твари, но собаки есть собаки. По их части нюхать и рвать клыками, а думать — это по твоей части. Ты — человек...
Сильный топот сотен копыт заставил его вскинуть голову. Луна, скользившая за тремя слоями туч, высунула краешек, облила жидким светом снег и суматошно несущееся стадо.
Спирька вскинул винтовку.
Шерсть на собаках встала дыбом, с лаем кинулись они к стаду. Спирька следом. И закричал, отпугивая волков. Храпя и сталкиваясь друг с другом рогами, кружило вокруг него стадо. Черная, гибкая тень метнулась где-то внизу под оленьими животами.
Спирька бросился на лай и рычание собак. Ударил с колена по улетающей тени, заранее зная, что промажет. Волков не было — были одни тени.
Потом стало тихо. Никто не беспокоил стадо. Спирька с трудом дождался "рассвета у небольшого костра.
Два разорванных теленка, задрав кверху одеревеневшие морды, смотрели на него стеклянными глазами. Они лежали в наплывах красного льда.
Спирька сжал обеими руками винтовку, глотнул слюну, сухой кадык его дернулся.
На исходе суток приехал новый дежурный по стаду, бригадир Емельян. Подошел, тронул тобоком задранную телячью морду с перегрызенным горлом.
— Не укараулил?
Спирьку словно ударили под дых.
— Сам попробуй. Стая, видно, большая развелась.
— А кто Ивану грозился?..
Спирька промолчал.
— Самолет бы вызвать, — сказал бригадир, взваливая туши на нарты; Спирька помогал грузить. — Да как сообщить — рации-то нет. С воздуха бы всех перестреляли.
Последних его слов Спирька не слышал. Он поднял с земли припорошенный снежком хорей и закричал на рванувшихся вперед быков.
В стойбище к нему подошел Иван, и Спирька придержал упряжку, чтобы не наехать на него.
— Ну как, были? — спросил Иван.
— Были.
— Порвали?
— Куда пошли, куда! — бешено заорал Спирька на быков, и те подлетели к чуму, едва не сбив нартами крайние шесты.
Ел и пил чай он молча. Мрачно. Отчужденно. Кончил еду и в первый раз даже не бросил взгляда на свой колыхающийся от ветра балаган с мягкой постелью. Снежинки, падавшие в чум сквозь мокодан, таяли у него на губах, застревали на ресницах и медленно превращались в капли. Отец с полувзгляда понимал сына.
— Ну чего там, — сказал он, — с кем не бывает... Не убережешь каждого... Пока жив ненец — жив и волк. Чего там. Спать полезай, убухался, поди...
И Спирька послушался отца. Он сдернул с ног тобоки, скинул пиджак и втиснулся на свое место, на шкуры. Лег на правый бок и уставился в тонкую, чуть тронутую инеем занавеску полога. Жена спала. Дышала, чуть приоткрыв рот, и ситец слегка покачивался. Спирька слышал, как, покряхтывая и похрустывая костями, улегся отец, как мать шикнула на собак, задула лампу и зашуршала одеждой.
Он лежал и смотрел в темноту.
Бригадир вернулся из стада, как и положено, через сутки. В его чуме уже сидел Спирька и курил папиросу. Он отряхнул пепел и поднял на Емельяна глаза.
— Троих, — сказал бригадир. — Да одного теленка унесли. Надо срочно самолет вызывать. Худое дело.
— Надо. Но покуда доберешься до рации — две недели пройдет, — рассердился Спирька. — Сколько оленей не станет!
— Да-а-а, — протянул Емельян и стащил с малицы совик.
— А знаешь что? — сказал Спирька, и сказал так тихо и сдержанно, что бригадир забыл бросить совик на латы.
— Что? — напряженно спросил он.
— То, что в мое дежурство я убью волка. А может, и двух. И все время буду их убивать, пока они тут.
Емельян с шумом бросил совик в сторону.
— Утка хвасталась озеро выпить...
Спирька встал, прямой, как прут.
— Увидишь, Емельян. Только мне помощь нужна. Двоих пастухов.
Опрокидывая низенькие скамеечки, бригадир прошел по чуму, сел за столик и потянулся к стакану чая.
— Чего напридумал. Пастухам отдыхать нужно перед дежурством. Никого не дам.
— Помоги тогда сам, — Спирька провел рукой по лицу.
— Нашел дурака.
Дочка бригадира, Аня, маленькая, смешливая, с черненькими мышиными глазками, пустила сквозь зубы:
