Нет в лесу страшнее зверя - Маша Ловыгина
— Это дикая яблоня. И яблоки невкусные, — сказал он и смачно сплюнул. — Хочешь, к нам пошли. У нас прямо на земле валяются.
Шуша выдохнула, протянула руку и победно сорвала свою добычу. Впившись зубами в хрусткий бок, тут же скривилась. Рот наполнился кислой слюной, которая непроизвольно потекла через краешек рта. Шуша отняла руку от ствола, чтобы утереться, и тут же потеряла равновесие. Охнув, полетела вниз, все еще пытаясь ухватиться за что-нибудь, но лишь обрывала листву и обжигалась о хлесткие удары веток.
Падение было быстрым, но, к ее удивлению, не таким болезненным, как ожидалось.
— Чуть не раздавила меня, рыжая… — донеслось до нее сквозь шум в ушах. — Едва поймал тебя, лешогонка![8]»
…- Ненастьево — название-то, видишь, само за себя говорит. Давно еще по этому тракту ссыльных водили. Народу много мерло. Потому там и кладбище старое большое. — Валентина Павловна перекрестилась. — Нехорошее место…
Полина глубоко вздохнула и, закрыв глаза, подставила лицо солнечным лучам.
— Обозы везли с провизией, а арестантов пешком, знамо дело, толкли, — продолжала Валентина Павловна.
Полина помотала головой, пытаясь не потерять нить повествования, потому что голос Валентины Павловны, текучий, окающий, убаюкивал получше колыбельной.
— Конечно, сбегали арестанты-то. Видать, каторга пострашнее наших лесов казалась. Глупые люди… Куда здесь бежать? От деревни до деревни расстояния приличные. Хозяйства, кстати, завсегда крепкие были. Жили-то большими семьями, дети не разбегались. Животину держали. К лесу да к реке завсегда с уважением относились, ибо не прощают наши места шалопайства и глупости. А в лесах и медведь, и волк, и дикий хряк водятся! Поди, добеги! Аккурат на лешего наткнешься…
— На лешего? — недоверчиво рассмеялась Полина.
— Смешно ей! Это ты еще про шишимору[9] не знаешь! Одно слово — городская! — Валентина Павловна посмотрела на маленькие часики. — Мать честная, уж девятый час! Не разморило тебя? — снова ткнула она Полину в бок.
— Нет… А где родители Николая?
— Мать-то померла от воспаления легких, когда он мелкий был совсем. Одна мальца тянула, вот и запустила болячку. Отец заезжий, вроде, но врать не буду. Дед ейный помогал, чем мог. Сам бобылем жил, как жену схоронил, но Кольку к себе забирал на каникулах. Школа у нас туточки одна на всю округу, — пояснила председательша. — Так что сиротой Колька остался. Зато государство отучило в институте бесплатно. Нынче, вишь, все за деньги. Капитализм. — Женщина поднялась. — Обед-то поможешь сварить?
— Конечно!
— Хорошая ты девка, Полина. Ладная. Дролю[10] бы тебе, баского да рукастого…
16
Алла проснулась, когда Полина перебирала зелень. Спустив ноги с дивана, актриса некоторое время сидела, словно собираясь с силами перед последним рывком. Со вздохом она поднялась и прошлепала босыми ногами к столу. Тяжело опустилась на стул, сонно оглядев гору нарезанного укропа.
— Чайку? — предложила Полина, отложив нож.
— Воды, наверное… — хрипло ответила Алла. — Голова гудит. Слишком много кислорода вокруг — организм сопротивляется. И где все?
— Спят еще. Никто не выходил, — Полина поставила перед ней стакан с водой. — Алла… простите, не знаю вашего отчества…
— Не надо отчества, — отмахнулась актриса. — Вот помру, на памятнике напишут, и все узнают. А вообще, актрисам отчество не положено. Или вы на возраст намекаете? Плохо выгляжу? — она похлопала себя по щекам.
— Ну зачем вы так! Вы очень красивая! — искренне возразила Полина. Она хотела добавить еще, что у Аллы породистое лицо — так иногда выражались в книгах — но постеснялась. Какой из нее эксперт по внешности в самом деле? И сама-то на редкого любителя. А у Аллы были ямочки на щеках, а это, как известно, указывает на чувственность, эмоциональность, артистизм и бешеный темперамент. Впрочем, Алла совершенно не стеснялась в выражениях — в чем Полина уже убедилась — и знала много стихов. Пока в дороге угощались «чаем», Алла и Вениамин Аркадьевич читали «Онегина», и голос Аллы — сильный, грудной, даже не дрогнул в момент резкого торможения из-за какого-то лихача. И Митрич лишь тихо крякнул, сдерживая ругательства, чтобы не пропустить ни слова.
— Красивой я была когда-то. Очень давно, — поморщилась Алла и, схватив стакан, стала жадно пить. Руки ее немного тряслись, а зубы стучали о стекло. — Левка тоже спит? — уточнила она.
— Думаю, да, — Полина отобрала листья щавеля и теперь нарезала их для супа.
— Прибрала тебя к рукам эта председательша? — кивнула Алла в сторону плиты.
— Да я сама вызвалась, мне не сложно. Приедем, суп как раз настоится. Пообедаем… — улыбнулась Полина.
— Хрен знает, когда вернемся. У Генки нашего то свет не так стоит, то тучи невовремя, то деревья не в том месте выросли. Набегаемся еще. Ты вот думаешь, что легко это все — кино… — скривилась Алла. — Красота и праздник…
— Нет, я вовсе так не думаю. Любая работа требует внимания и выносливости.
— Даже в библиотеке? — усмехнулась Алла, но затем покачала головой. — Да я не спорю. Наверное, в этом тоже есть что-то интересное. Иногда. А эта где?
— Кто? — не поняла Полина.
— Маринка, — произнесла Алла сквозь зубы.
— Ма… Маринка? Мара?
— Мара, — язвительно процедила Алла. — Маринка она, Рукавишникова. А теперь стала Мара Кушнер… Тьфу!
Полина отвела глаза.
— Не знаю. Мне кажется, гулять ушла.
— Одна? — приподняв бровь, спросила актриса.
— Не знаю, я не видела…
— Господи, разве можно быть такой?! — вспыхнула Алла, слегка ударив ладонью по столу.
Полина медленно отложила нож и удивленно посмотрела на Аллу.
— Неужели не любопытно, что тут у нас происходит? — не отставала актриса.
— Если вы о том, знаю ли я, что Лев Яковлевич ваш бывший муж, то да, знаю. Доложили уже. Но это ведь совсем не мое дело.
— Ну да, ну да… — Алла покусала нижнюю губу. — Вот видишь, как бывает? Как приходится работать? А работать надо. А как работать, если я с ней рядом находиться не могу? Она меня в молодости играет, представляешь?! А что в ней от меня? Ни-че-го! — всплеснула
