Альманах - Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск «Свеча горела на столе…»
Тяжелее всего революционеры переносили изоляцию. Николай I хотел заставить забыть имена осужденных, изгнать их из человеческой памяти.
Арестантам переписка была строжайше запрещена. Саша писала письма их родным. Эти письма, с мельчайшими подробностями быта арестантов, их мыслей, их душевного состояния, для родных были единственной связующей ниточкой с далекой, почти несуществующей Сибирью.
Вскоре одиночество Муравьёвой было прервано приездом из России других декабристок: Натальей Дмитриевной Фонвизиной, Елизаветой Петровной Нарышкиной, Александрой Ивановной Давыдовой. Из Нерчинска вслед за мужьями в Читинский острог приехали Мария Николаевна Волконская и Екатерина Ивановна Трубецкая. С приездом женщин жизнь узников изменилась. Замысел власти на изоляцию бунтовщиков был разрушен.
В далекой Сибири эти хрупкие на вид женщины начали строить свою новую жизнь и вместе с декабристами-каторжниками и ссыльнопоселенцами самоотверженно несли свой крест. Жены декабристов – дочери из известных дворянских родов – держали себя гордо, свободно и подчеркнуто независимо в отношении сибирского начальства, большого и малого, которое не только вынуждено было считаться с ними, но и боялось их.
Они поселились в деревенских избах вокруг огороженной частоколом тюрьмы. Позже эту улицу назовут «Дамской». Женщины сами готовили еду, ходили за водой, топили печи. Полина Анненкова вспоминала: «Дамы наши часто приходили ко мне посмотреть, как я приготовляю обед, и просили научить их то сварить суп, то состряпать пирог».
Свидания с мужьями разрешались всего лишь два раза в неделю в присутствии офицера. Поэтому любимым времяпрепровождением и единственным развлечением женщин было сидеть на большом камне напротив тюрьмы, чтобы иногда перекинуться словом с узниками.
Женщины быстро сдружились, хотя были очень разные. Общей любимицей для всех стала Александра Муравьева. Ни одна из декабристок, пожалуй, не удостоилась столь восторженных похвал в воспоминаниях сибирских изгнанников.
«В делах любви и дружбы она не знала невозможного: ей все было легко, и видеть ее была истинная отрада… Душа крепкая, любящая поддерживала ее слабые силы. В ней было какое-то поэтически возвышенное настроение, хотя во взаимоотношениях она была необыкновенно простодушна и естественна. Это и составляло ее главную прелесть. Она всегда умела успокоить и утешить – придавала бодрость другим. Для мужа она была неусыпным хранителем и даже нянькою», – вспоминал о Муравьёвой Пущин.
И все-таки эмоционально Саша была слаба. Пугалась многого, многое ее расстраивало. «Я старею, милая маменька. Вы и не представляете себе, сколько у меня появилось седых волос», – писала она домой. Тоска по оставленным детям нестерпимо мучила её. Чтобы как-то утолить это чувство, она попросила свекровь заказать хорошему художнику портреты Кати, Лизы и Миши. В октябре 1827 года пришла посылка от Екатерины Фёдоровны.
Весь день она не могла оторваться от родных лиц, а на ночь поставила портреты в кресла напротив своей кровати и зажгла свечу, чтобы видеть их всякий раз, когда просыпалась.
* * *Декабристы не смирились с невыносимыми условиями содержания в тюрьме. Они добивались того, чтобы с ними обращались достойно. После настойчивых требований с них сняли кандалы, а затем разрешили завезти в острог книги и построить семь дополнительных домиков для их содержания. По вечерам тюрьма замирала; декабристы, забыв обо всех тревогах, вели научные дискуссии на самые разные темы, от мореходства до медицины.
В тот период Чита стала центром, столицей нравственной силы страны – всё внимание тогда было приковано к декабристам, треть из которых были героями войны 1812-го и походов 1813–1814 годов. Забайкальская каторга для многих из них стала не только наказанием, но и школой народной жизни. Яснее и точнее всех это выразил М.С. Лунин: «Настоящее поприще наше началось со вступлением нашим в Сибирь, где мы призваны словом и примером служить делу, которому себя посвятили». Большинство декабристов в ссылке оставили революционную деятельность и занялись просветительством.
Миновал февраль, март, в апреле солнце растопило снег, и в начале мая всё вокруг покрылось лиловыми подснежниками – ур-гуйками, как называли их местные жители. А потом сопки вокруг Читы окутались сиренево-розовыми облаками цветущего багульника. Ледяная, морозная Сибирь, куда они ехали со страхом, исчезла. Зазеленела тайга, луга вдоль рек Ингоды и Читинки покрылись цветочным ковром. Первое лето выдалось жарким. Невдалеке от Дамской улицы было небольшое Банное озеро, названное так потому, что на противоположном его берегу стояло три бани. Вода в нём была чистой, прозрачной и в летнее время прогревалась до самого дна. Банное озеро стало местом, где декабристки любили проводить время, купаться, стирать бельё. Даже здесь, в далёком, чужом для них краю, они старались не унывать, получать хотя бы немного радости и удовольствия.
Летним вечером в дом к Трубецкой пришли Александра Муравьёва и Мария Волконская. На дощатом чисто выскобленном и вымытом столе, медленно оплывая, горела свеча. Женщины сидели напротив княгини на лавке, внимательно наблюдая за её действом. Екатерина Ивановна, макая перо в чернильницу, писала письмо не к родным, не к друзьям. Послание было к Бенкендорфу. Они в который раз обращались к шефу жандармов и просили его об одном: «…Позвольте нам присоединиться к просьбе других жен государственных преступников и выразить желание жить вместе с мужем в тюрьме».
Порыв ветра распахнул окно и бросил в комнату пригоршню лепестков отцветающей под окном черёмухи. Неяркий огонёк свечи затрепетал, едва не погаснув.
– Боже, до чего же ты дошла, Россия Николая, ежели женщина должна воевать за право жить в тюрьме! – не выдержав, сердито произнесла княгиня Волконская.
– Самое главное, Маша, чтобы и в этот раз нам не отказали, – попыталась успокоить её Александра.
– Иркутский губернатор не давал мне лошадей, когда я ехала в Нерчинскую каторгу. Угрожал, отговаривал ехать к мужу. Тогда я сказала ему, что Церковь наша почитает брак таинством, и союз брачный ничто не в силах разорвать. Жена должна делить участь своего мужа всегда – и в счастии, и в несчастий, никакое обстоятельство не может служить ей поводом к неисполнению священнейшей для неё обязанности. Услышав это, губернатор перестал мне препятствовать и отпустил с миром – видно, понял, что есть над нами власть куда как выше Государевой, – не отрываясь от письма, произнесла княгиня.
– Когда мне пришлось оставить на свекровь Катеньку, Лизу и Мишу, сердце моё разрывалось от боли, я понимала, что едва ли когда их ещё увижу. Но остаться в России и жить там, в прежней роскоши, удовольствии, но с убитой душой, – не смогла. Я стремилась сюда, чтобы разделить страдания Никиты и хоть немного облегчить его скорбь, – тихо промолвила Александра.
– Мои родные не отпускали меня. Отец, провожая, крикнул вслед: «Прокляну! Если не вернёшься через год». Да мне лучше заживо лечь в могилу, чем лишить мужа утешенья, а потом за это навлечь на себя презренье сына! – воскликнула Мария Николаевна. – Мы добьемся, чтобы наши семьи воссоединились. Пусть в бедности, но мы будем вместе!
Разрешение было получено незадолго до перехода на новое местожительство в Петровский Завод, или, как его кратко называли, – Петровка.
* * *Все женщины были необыкновенно дружны. Александру между собой они в шутку называли «Мурашкой». Неугомонная, стремящаяся всем помочь, жена Никиты Муравьёва стала всеобщей любимицей. По просьбе Саши Екатерина Федоровна постоянно высылала краску и бумагу для Николая Бестужева, который начал создавать галерею портретов своих соузников. Её стараниями в Чите открылась первая аптека. Она стала выписывать медикаменты и травы для медицинской практики доктора Вольфа.
После прибытия в Сибирь Александра Муравьева хранила как зеницу ока стихи, которые ей передал Пушкин своему другу Пущину при ее отъезде из Москвы. Пущина доставили в Читу 5 января 1828 года из Шлиссельбургской крепости. Узнав об этом, Саша пробралась к деревянной ограде тюрьмы и через какую-то щель передала Ивану Ивановичу согнутый вчетверо лист с крылатыми стихами.
Александра стояла и ждала, пока он прочтет мелко написанные строки. Был лютый холод. Она зябко ежилась, но не уходила. Пущин читал и плакал. Через невероятные пространства и препятствия голос поэта дошел до него и сюда, в Сибирь. Сердечные и великие стихи говорили, что они не забыты, что о них помнят и сочувствуют. Позже, когда стихи Пушкина услышали все друзья Пущина по изгнанию, они высказывали Александре Григорьевне глубочайшую признательность за донесённые до них слова поэта, озарившие светом их мрачное заточение.
* * *Декабристки связали заключенных с внешним миром, они писали письма от своего имени, иногда копируя письма самих революционеров, получали для них корреспонденцию и посылки, выписывали им газеты и журналы. Находясь в Сибири, они вели непрестанную борьбу с петербургской и сибирской администрацией за облегчение условий заключения.
