Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №07 за 1986 год
И вот на следующий день Валентин Родченко пришел к нам в редакцию журнала «Вокруг света».
Родченко был в хорошей форме, оттаявший. Февральское солнце било в окна, на столе стоял целый самовар на двоих, и за чаепитием он говорил легко и с удовольствием. Увидев за моим столом на стене карту рельефа дна Мирового океана, он подошел к ней. Разглядел «свое» побережье Антарктиды и сказал:
— Видишь перепад глубин в море Росса? — Он привлекал мое внимание к огромному океаническому заливу, далеко врезающемуся в ледовый щит Антарктиды; синева глубин на карте резко граничила с бледностью мелководья.— Здесь нас придавило в первый раз. Сам лед был не страшен, молодой. Но от сжатия образовалась каша, а в ней мы не могли двигаться: винт уже не крутится, руль не поворачивается. Под судном не просто ледяная подушка — валы наворочены. Стоит айсберг на мели — длиной в две с половиной, три мили, и нас несет к нему. Представляешь, и это продолжалось в течение трех-четырех дней. Но, наконец, лед между судном и айсбергом так спрессовало, что нас перестало прижимать к этой махине. Это было бы безопасно, если бы другой айсберг не начал наступать на нас. Он не останавливается, до «Сомова» остается миля, полмили, три кабельтова; судно уже начало ложиться на борт, и два айсберга вот-вот могут сомкнуться... И тут произошло чудо: когда нас от него отделяло каких-нибудь двести метров, айсберг развернуло — видимо, попал в сильное течение,— и он прошел мимо борта «Сомова», проскочил, оставив за собой шлейф чистой воды. Мы сразу же воспользовались этим моментом и выскочили отсюда. Из зоны скопления айсбергов ушли на пятнадцать-двадцать миль...
Так вот, все айсберги, сносимые течением и ветрами, здесь грядой стояли на мели, как Великая Китайская стена... Мы и не думали, что нас поведет в море Росса... И в Москве и в Ленинграде надеялись, что примерно к концу мая нас понесет на север. Вот почему сразу не стали беспокоиться о нас. Прогноз выноса не оправдался, и нас вместо севера понесло на юго-запад. Когда «Сомов» прошел район предполагаемой дивергенции, возникла двоякая ситуация: нас могло понести вдоль этой стены, что было бы очень плохо, судно могло припечатать к айсбергу, ведь весь массив льдов нажимал на эту стоящую на мели гряду. Хорошо, если бы выкинуло нас между двумя айсбергами далеко в море Росса.
Но нас понесло в море Росса с южной стороны, и здесь стало ясно, что оказываемся между берегом и айсбергом — последним из гряды. Мало того, что в этом месте сильнейший дрейф льдов, но еще гуляют и небольшие айсберги, которые не садятся на мель. А попасть между дрейфующим и стоячим льдом, это, сам знаешь, не менее страшно... Мясорубка. И вот тогда-то стало ясно всем: нас надо спасать.
— А что, если проскочили бы в глубь моря Росса, где лед молодой...
Валентин не дал договорить.
— Нас ждал длиннющий дрейф.
Здесь у берегов крепчайшие морозы, могли бы мы намертво вмерзнуть в лед.
— А ледокол осилил бы эту зону смерзшегося льда?
— Мог... Но мы и сами смогли бы дотянуть до октября — ноября, а там двинулись бы своим ходом. Конечно, если бы у нас было топливо.
— И что тогда?
— В этом случае «Михаил Сомов» задержался бы и не смог участвовать в новой антарктической экспедиции, в которой он сейчас находится...
О том, что готовится спасательная экспедиция на ледоколе, впервые я узнал в Ленинграде, в Арктическом и Антарктическом научно-исследовательском институте.
С этим институтом меня связывает многое: полеты с высокоширотной «прыгающей» экспедицией, научные дрейфующие станции... Здесь работает мой давний друг Владимир Грищенко — ученый, полярник и мой наставник по всем арктическим делам. Мы познакомились шестнадцать лет тому назад, после первых его погружений подо льды Ледовитого океана. Позже бывал я у него и на «СП-22», жил в домике его группы подводников на самой окраине станции. Обычно по какому бы делу я ни приезжал в Ленинград, прямо с вокзала шел на Фонтанку, в институт, в бывший Шереметевский дворец; проходил во внутренний дворик с садиком и поднимался к Володе, в лабораторию инструментальной ледовой разведки... И каждый раз я заставал одну и ту же картину: тихо, люди сидят спиной к входу, Володя — справа у стены, слева — Евсеев, светлый полноватый человек — его стол стоял ближе всех к телефонному аппарату, и, когда бы я ни звонил из Москвы, трубку брал он. У окна, в самом конце комнаты, обычно стоя, склонившись к бумагам и чертежам, работал шеф Володи, Андрей Васильевич Бушуев, сдержанный, немногословный человек, присутствие которого всегда заставляло меня подтянуться и усмирить свой голос. Он первый и привечал меня. Его большие светлые глаза, всегда одинаково по-доброму рассмотрев меня, обращались к Грищенко, как бы говоря: «Встречай товарища!» Так было и на этот раз.
...Посреди комнаты стоял большой, хорошо знакомый мне стол. На нем — карта Антарктиды с фотомонтажом спутниковых картинок. И я вижу, что из сложенных снимков получилась общая картина ледовой обстановки у берегов шестого континента. На более темном фоне космической фотокарты белым светлым языком вытягивался Тихоокеанский ледяной массив.
Вошел человек и положил на стол радиограммы и, ни на кого не глядя, вышел.
Владимир Евсеев встал со своего места и сразу же стал рассматривать их.
Позже я узнал от Грищенко, что в них были последние данные о местонахождении «Сомова».
Евсеев взял циркуль и нанес координаты дрейфующего судна на фотокарту. Нарисовал около него красный флажок — так обозначается место судов на ледовых картах. Флажок пришелся в центр этого ледяного массива.
— Пожалуй, «Сомову» самому не выбраться,— шепнул мне Грищенко.
— Как долго вы таким образом наблюдаете за судном? — поинтересовался я.
— С самого начала дрейфа,— ответил Володя тихо.— Если в чем не разобрался, спроси,— он кивнул в сторону своего шефа.
Но Андрей Васильевич, видимо уловив мою нерешительность, отозвался сам:
— Видите ли,— ни о чем не спрашивая, подошел он к большому столу,— в районе, в котором находится «Сомов», полярная ночь. Никакие средства традиционной ледовой разведки невозможны. Единственным средством получения данных о состоянии льдов является искусственный спутник — наш космический ледовый разведчик. Только он мог дать нам информацию по всему этому району. Она дополнялась и уточнялась вертолетной разведкой уже вблизи судна. По нашей заявке включается бортовая радиолокационная станция спутника. При каждом пролете над районом дрейфа «Михаила Сомова» снятые изображения льдов записываются в электронную память. А потом, при полете над Москвой и Ленинградом, спутник содержимое своей памяти — снимок льдов — «сбрасывает» на Землю. Так мы получаем снимки в Ленинграде... Видите,— он показал на ледовую фотокарту,— из этих снимков составляется фотомонтаж, а их анализ нам показывает, что этот ледяной массив тяжелейших льдов смещается вместе с «Сомовым»... И никаких нет разрывов, по которым судно могло бы выйти в район тонких льдов или чистой воды.
Сказав это, Бушуев сначала посмотрел на часы, потом на Евсеева:
— Надо идти докладывать ледовую обстановку.
Они ушли к директору института, а Грищенко сообщил мне, что сегодня решается вопрос о выработке рекомендаций по выбору пути следования ледокола к месту дрейфа «Михаила Сомова»...
Это было в начале июня.
Ледокол «Владивосток», еще недавно сотрясавшийся во льдах Антарктиды металлической дрожью, казался у причальной стены остывшим котлом. Он стоял у подножия пожелтевшей сопки в одной из тихих бухт залива Петра Великого — состарившийся, громадный, с облезлой краской корпуса.
Пока вахтенный матрос в дежурке под вертолетной площадкой звонил по телефону капитану, я разглядел — всюду на палубе зияющие обгорелой чернотой свежие швы сварки, всевозможные шланги, еще не покрытые суриком куски металла...
— Сейчас вас проводят,— вернувшись, сообщил вахтенный матрос.
— Дорогу к капитану я знаю,— сказал я и вдруг почувствовал, что встретился со старым знакомым...
Три года тому назад в Арктике, на траверзе косы Двух Пилотов мы на «Капитане Мышевском» ожидали ледокольную проводку. Наконец на тринадцатые сутки, ночью в белом поле появилось мощное зарево света. К нам шел ледокол «Владивосток».
Более трех суток мы пробивались к Певеку, и когда бы я ни поднимался на мостик, всегда слышал в эфире спокойный голос капитана «Владивостока» Виктора Терентьевича Садчикова. Только раз у мыса Шмидта мне довелось увидеть его: плотного, твердо стоящего на палубе немолодого человека из породы неседеющих...
И вот снова я на этом самом ледоколе. Еще вчера, во время встречи с Виктором Терентьевичем в пароходстве, поинтересовался у него: это ничего, что, проплавав более четверти века капитаном на ледоколах, вдруг он пошел в антарктический спасательный рейс дублером капитана?
