Всё хорошо, что хорошо кончается - Олли Бонс
Мы входим в какой-то дом, с меня стягивают промокшую и задубевшую одежду — я этого почти не чувствую — и надевают что-то сухое. Думаю, если бы мне сейчас переломали пальцы, я даже не ощутил бы этого.
Нас усаживают у огня, укрывают одеялами, и лишь когда мне протягивают кружку с дымящимся питьём, я начинаю немного чувствовать пальцы и не могу сдержать стон боли. Неужели всё-таки переломали? Тот, кто хотел меня напоить, всё понимает и сам подносит выдолбленную из дерева посудину к моим губам.
Отхлебнув что-то тёплое, напоминающее по запаху хвойный лес, я наконец проявляю интерес к месту, в котором очутился. Подняв глаза над кружкой, я встречаюсь взглядом со стариком, внимательно наблюдающим за мной.
Пляшущий в очаге огонь, единственный источник света здесь, выхватывает из сумрака его лицо с крупными угловатыми чертами. Кажется, будто оно наспех вырублено из дерева, и тёмная кожа, покрытая грубыми морщинами, словно засечками, лишь усиливает это сходство. Поседевшие волосы, в которых ещё заметны тёмные пряди, волнами спадают на плечи. На лбу они перехвачены ремешком, сплетённым из кожаных полос.
Старик одет во что-то вроде рубахи из тёмно-серой шерсти, с широким воротом и без пуговиц.
— Нииуш, — говорит он мне.
Светло-голубые, почти белые глаза прищуриваются, от уголков разбегаются лучики морщинок.
В изумлении я поднимаю брови. Может быть, мои голова и уши слишком сильно замёрзли, и теперь я не в состоянии понимать речь? Но нет, вот я слышу Тилли, и вроде бы слова мне знакомы.
— …какие узоры, ах, какие узоры! — щебечет она. — Вы непременно покажете мне, как их…
— Простите, — говорю я сипло, — не понимаю.
— Имя мне — Нииуш, — повторяет старик. — Твоё?
— Ах вот что, — с облегчением вздыхаю я. — Сильвер, меня зовут Сильвер.
Старик глядит в сторону и подаёт кому-то знак. Я замечаю, что его крупный нос со лбом в профиль образуют одну линию.
— Иду, иду! — слышу я старческий скрипучий голос.
Повернув голову, я вижу и саму женщину. Кажется, будто голос старше неё на несколько десятков лет: она стройна и высока. Лицо её, напоминающее по цвету древесину дуба, выглядит гладким, и лишь поседевшие косы, доходящие едва не до колен, говорят о том, что женщина уже не юна.
Правда, когда она подходит, становится заметно, что кожа её покрыта множеством морщин — от тонких до глубоких, будто рубцы. На незнакомке такая же одежда из тёмно-серой грубой шерсти с завёрнутыми до локтя рукавами, штаны из кожи и высокие меховые сапоги. В руках она держит большое деревянное блюдо, которое ставит на пол неподалёку от меня. Я не успеваю рассмотреть, что в нём.
— Туула, — представляется женщина, чуть склоняя голову на бок и пристально меня рассматривая. — Выглядишь слабым тоже. Вам ли остановить вечный холод, вечную ночь?
— Вечную ночь? — переспрашиваю я. — Мы уж точно не собирались ничего останавливать. Нам нужно кое-кого найти, девушку, её зовут Нела. Может быть, она у вас?
— Нела знакома нам, — с достоинством отвечает Туула. — Она ушла.
— Куда ушла? — спрашивает Гилберт. Они сидит неподалёку, у огня, на шкурах, прикрывающих пол.
— К людям своего племени, — звучит ответ. — Ушла давно. Думала, что сможет остановить вечный снежный мрак. Но холод всё так же сковывает землю, а ночи всё длиннее.
— Ох, звучит всё это совсем плохо, — бормочет Андраник. — Надеюсь, это не означает, что она умерла.
— Типун тебе на язык! — толкает его Тилли. — Расскажите, пожалуйста, где Нела сейчас и как нам её найти?
— Что даст знание, если не по силам путь? — усмехается старая женщина. — Пейте, ешьте. И спите.
С этими словами она скрывается за полотняным занавесом, отделяющим часть этого необычного дома. Нииуш поднимается и следует за ней, не сказав нам больше ни слова.
Я осматриваюсь. Вход здесь совсем низкий — помню, мы пробирались едва ли не ползком. Вместо двери проём завешен плотными коврами, простыми, без узоров, серыми и белыми. Стены тоже укрыты коврами и шкурами, но в просветах я вижу что-то, напоминающее мне ледяные замки моего детства. Дом округлый, центральную часть занимает грубо сложенный очаг, и дым выходит в дыру на крыше.
— Это же снежный дом, мне не показалось? — спрашивает у нас Тилли, вынимая гребешок из саквояжа. — А почему? Зима ведь только началась. Они строят дома лишь на зимнее время, или у них тут всегда так холодно, как думаете? Ай, проклятые волосы совсем спутались…
— Вряд ли кто-то стал бы возводить себе новый дом каждую зиму, — размышляет Гилберт, сводя брови к переносице. — Это утомительно. И помните, эти люди упоминали вечный холод? Кажется, что-то здесь идёт не так. Понять бы, почему.
— А кстати, нам предлагали что-то съесть, — напоминаю я и вздрагиваю. Несмотря на то, что меня тщательно укутали, холод ещё не покинул тело. — Не знаю, как вы, а я бы перекусил.
Гилберт указывает на блюдо, которое оставила Туула.
— Кажется, там рыба, — говорит он. — Ты только всё не съедай, а то знаю я…
Тут он прерывается. На лице его застывает напряжённое выражение, и я невольно прослеживаю за направлением его взгляда.
Отогнув угол ковров, прикрывающих вход, в хижину заглядывает пятнистый зверь. Он хищно глядит на нас, поводит мордой, втягивая воздух, и проскальзывает внутрь.
— Помогите! — немедленно вопит Андраник. — Спасите нас! На помощь!
В ответ на этот крик из-за занавеси выглядывает Туула. Она видит зверя, но не проявляет беспокойства.
— А-а, Старая Аннеке почуяла рыбу, — скрипуче смеётся наша хозяйка. — Старая Аннеке хорошо потрудилась, нашла вас, заслуживает награды. Пусть она подождёт, я дам ей свежей рыбы.
С этими словами Туула ненадолго скрывается из виду. Зверь терпеливо ждёт, усевшись у стены, лишь облизывается раз или два. Когда старуха показывается, она бросает рыбу в воздух, и пятнистый зверь ловко её ловит. Сжав добычу в зубах, он выбирается из хижины, чтобы поесть снаружи.
— Ничего себе! — восхищённо подпрыгивает Тилли, забывая про гребешок в наполовину прочёсанных волосах. — Кто это, кто это? Какая пушистая! Можно, я потом её поглажу?
— Старая Аннеке — последняя в своём роду, — отвечает Туула, вытирая ладони прямо о штаны. — Как и все мы. Дети снежных котов вырастали с детьми нашего племени, теперь лишь старики остались. Грустно это. Но сейчас время сна, не время слов.
На этом Туула останавливается, оглядывает нас напоследок и уходит в отгороженную половину дома. Оттуда доносится какое-то шуршание, а затем наступает тишина.
— Ха-ха, — громко
