Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №04 за 1970 год
— Люди, в первую очередь люди, — тихо сказал Тронов и пошел к выходу. — ...То была война за вас.
— Что он сказал? — спросил я Веру.
— Что это была война за нас. Так, значит, мы будем участвовать в войне! Сережка, ведь это здорово!
— Участвовать, — передразнил я ее. — Смотреть со стороны. Кино.
— Нет. Это не кино. Это действительно было.
Мы прочитали, задание, набрали на пульте машины координаты пространства и времени и включили ее.
...Пронзительно завизжали тормозные колодки, и поезд остановился. Из теплушек, как горох, посыпались люди. Над головой на бреющем полете пронеслись один за другим три самолета. Горели два средних вагона. Люди скатывались с насыпи и бежали в степь. Женщины и дети.
Эффект присутствия был ошеломляюще полным.
Рядом со мной упала женщина. Она была в сером тяжелом платье, черном платке и кирзовых сапогах. Девчушка лет пяти раза два дернула ее за руку, говоря: «Мама, мама». Потом, поняв, что мама уже не поднимется, закричала страшно, захлебываясь слезами и тряся маленькими кулачками:
— Ма-а-а-ма!
Рядом, оставляя за собой полосу крови, ползла женщина к краю воронки, где еще что-то шевелилось, полузасыпанное землей, что было ее ребенком, мальчиком или девочкой.
В открытом поле смерть настигала людей быстро и безжалостно. Горели уже почти все вагоны. Люди бежали по полю, падали, зарываясь ногтями в землю. Пахло горелым. Пахло цветами. Это смешение запахов было настолько неестественным, диким, что хотелось закричать.
Все это навалилось на нас так внезапно. Смерть, смерть кругом. После солнца и весны, после запаха черемухи...
Какой-то лейтенант, еще почти мальчишка, пытался навести порядок в этом кричащем мире, приказывая лежать или бежать к балке, видневшейся метрах в трехстах, в зависимости от того, где были самолеты.
На тендере паровоза застрочил пулемет. Трое в военной форме с грязными полосками бинтов разворачивали его навстречу ревущим самолетам. И вдруг один из самолетов, выпустив черный шлейф дыма, с визгом понесся к земле и ухнул где-то за полотном дороги.
Вера стояла на обгоревшей траве рядом с воронкой.
— Ложись! — крикнул я, хватая ее за руку и рывком пытаясь бросить на землю. — Ложись!
Она вырвалась и бросилась к сидевшему метрах в пяти ребенку, спокойно подбрасывающему комья земли. И когда земля, рассыпаясь, летела ему в лицо, он смеялся и смешно отплевывался, пуская пузыри. Совсем рядом с ним возникли бурунчики пулеметных очередей. Это его не испугало. Для него еще не существовало понятия «война». Вера бросилась к нему и вдруг в полуметре, широко расставив руки и навалившись грудью, как бы уперлась в упругую стену воздуха, не пускающую дальше. Она стучала о невидимую преграду кулаками и что-то кричала, пока, обессиленная, не сползла вниз, к траве.
Я на ощупь нажал кнопку возврата. Панели пульта управления, высокие стойки аппаратуры, мягкий, приглушенный свет, букетик цветов в стакане на столе. Скорченная фигура Веры в углу кабины, возле самого выхода. Я бросился к ней и приподнял, думая, что она потеряла сознание. Но она широко открытыми глазами посмотрела на меня, через меня, вдаль, в пустоту и осторожно высвободилась. Подошла к столу, села, уронив голову на ободранную крышку стола. Я знал ее, знал, что творится в ее душе.
Так она сидела довольно долго, и я не смел потревожить ее. Потом она подняла голову и сказала:
— Все сначала.
— Можно отказаться от этой работы и попросить другую.
— Другой такой быть не может. Я выдержу.
...Пронзительно завизжали тормозные колодки, и поезд остановился... Мы стояли на краю воронки. Ветер, смешанный с дымом, рвал волосы.
Плача и размазывая слезы по грязным щекам, кричала девочка:
— Ма-а-а-ма!
Играл сухой обгоревшей землей ребенок. Он был еще настолько мал, что нельзя было понять, девочка это или мальчик. Бурунчики пулеметных очередей возникли почти рядом с ним, и он, смешно переваливаясь на коротеньких неокрепших ножках, затопал к этому месту, неумело повторяя:
«Мма... мма... мма...»
Через секунду он был убит.
Страшный эпизод далекого прошлого на мгновение смазался — и изображение исчезло.
— У нас мало времени, — сказала Вера. — Начнем моделирование. — Ее глаза сухо блеснули, встретившись с моими. — Ничего, Сергей. Мы успеем.
Нам нужно было проследить судьбу малыша в предположении, что он останется живым. И мы делали десятки таких предположений, выбирая наиболее вероятный вариант его будущей жизни. Логическая машина, используя информацию о прошлом человека, о людях, которые его окружали, событиях, выбирала наиболее возможный вариант, и мы его видели. Вся трудность заключалась в том, чтобы учесть наибольшее количество существенных, главных факторов, отыскать их среди, может быть, на первый взгляд более бросающихся в глаза, более эффектных. Эта работа требовала железной логики, умения мыслить строгими логическими категориями, сдерживать в себе раздирающие сознание взрывы эмоций, обязательно возникающие при этом. Эта работа требовала обширных знаний о том времени.
И вот мы увидели, как маленький человечек неуверенно сделал шаг к своей смерти, покачнулся и упал, не дойдя до нее двух шагов. А через минуту самолеты, израсходовав весь свой боезапас, скрылись на горизонте.
Вокруг плакали, перевязывали раненых, искали родных и знакомых и находили их лежащими в неестественных позах смерти.
Потом вереница людей потянулась вдоль насыпи на восток. Ребенка несла на руках чужая старуха, почерневшая от горя, сухонькая, маленькая. Как она только его несла?
Мальчик, это оказался мальчик, попал в детдом, окончил школу, Томский университет. В сорок лет он разработал математическую теорию раковых заболеваний. Это почти на год раньше, чем произошло на самом деле. Кто-то другой сделал это на год позже. На год позже... Сколько жизней не удалось из-за этого сохранить.
Второй человек, тот, который грязным комком еще шевелился на краю воронки, не стал бы выдающимся ученым. Он был бы учителем истории.
До звонка оставалось не более трех минут, когда Вера сказала:
— Я хочу изменить судьбу девочки. Пусть ее мать останется живой. Хоть краем глаза я хочу посмотреть на это.
Я молча кивнул.
Сначала мы увидели то же, что и раньше. Женщину, лежащую с запрокинутой головой, и девочку. Услышали ее крик:
— Ма-а-а-ма!
Потом то, что хотели увидеть: улетающие на запад самолеты и женщину, исступленно целующую свою дочь. Слезы радости, безмерной радости и счастья, что ее дочь жива и невредима, что она будет жить. Девочка, прильнувшая к матери. К заплаканному, постаревшему лицу матери.
Я тронул Веру за локоть:
— Звонок.
Она сама нажала кнопку возврата в настоящее.
Вся группа собралась в коридоре. Не было обычного оживления и вопросов «ну как!», «успели?».
Ну что ж. Мы выполнили задание лабораторной работы. Осталось сделать выводы. Тронов обычно не торопил нас. В своем маленьком кабинетике он будет работать допоздна. И мы можем прийти к нему когда захотим.
Мы вышли из университета. На воздухе по-прежнему было солнечно и жарко. По аллее возле фонтана гуляли с детьми мамы и бабушки. Где-то вдалеке пели песню. Низкий женский голос радовался маю и цветам. Мы прошли мимо фонтана и свернули вправо, к библиотеке. Там, под ветвями сосен, было прохладнее. Все молчали, потом Трубников сказал:
— Так и будем молчать?
Я уже сделал выводы. Тут и размышлять-то особенно нечего.
— Эх, война, война, — со вздохом сказал кто-то.
— Что война?! Надо было спасти этого гения любой ценой! Бели бы было возможно... я бы спас его. Он бы принес столько пользы человечеству!
— А других? — спросила Вера.
Трубников любил мыслить глобальными масштабами.
— Раз уж так получилось... А он ведь гений!
— Нет. Ответ должен быть другим, — сказала Вера. — Разве дело в том, что одним великим человеком могло быть больше? Просто человек мог быть... Дело не в том, что убили будущего ученого. Они этого еще не могли знать. Убили чью-то радость, чье-то счастье. Главное в том, чтобы не было этого страшного крика: «Ма-а-а-ма!» Чтобы никогда не было этого страшного крика. Пусть из нее или из него не получилось бы гения, все равно людям от этого было бы лучше... Но это было... было за нас.
— Тронова этим не возьмешь, — сказал Трубников. — Ему нужна только логика, строгие доказательства, без эмоций.
— Это самая лучшая логика! Я пойду...
— Я с тобой, — сказал я.
Мы побежали по молодой, еще только начинающей выбиваться из земли траве. Почти вся группа. Тронов поднял на нас чуть настороженные глаза, когда мы ввалились к нему в кабинет. И я понял, почему волновался этот сухарь, когда раздавал нам конверты с заданием. Уж конечно, не потому, что боялся, вдруг мы не выдержим, он хотел знать, что мы сами из себя представляем...
