Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №05 за 1982 год
Есть в нашем древнейшем летописании — «Повести временных лет» — слова и строки тяжелые, как свинцовые грузила, и вот тянут они всю эту необмерную словесную сеть за собою, увлекают ее в потайные глубины, в темно-зеленые глухие толщи — туда, где, мерещится, сама древность затаилась ненасытным, всепоглощающим левиафаном.
Вот такие, например, слова:
«И быша 3 братья: единому имя Кий, а другому Щекъ, а третьему Хоривъ, и сестра ихъ Лыбедь. Седяше Кий на горе, где же ныне увоз Боричев, а Щекъ сидяше на горе, где же ныне зовется Щековица, а Хоривъ на третьей горе, от него же прозвася Хоревица. И створиша град во имя брата своего старейшаго, и нарекоша имя ему Киевъ».
В реальности существования Кия, видимо, сомневались уже современники Нестора-летописца. В их среде и возникла версия, которую Нестор вынужден был оспаривать и обличать как легендарную, баснословную. «Некоторые же, не зная,— упрекает он этих людей,— говорят, что Кий был перевозчиком; был-де тогда у Киева перевоз с той стороны Днепра, отчего и говорили: «На перевоз в Киев». Если бы был Кий перевозчиком, то не ходил бы к Царьграду; а между тем Кий этот княжил в роде своем, и ходил он к царю, и великие почести воздал ему, говорят, тот царь, при котором он приходил».
Конечно, на взгляд современных скептиков, куда более изощренных, Несторово объяснение не отличается... достаточностью. Эта ссылка на то, что «говорят», или это упоминание византийского императора, почему-то безымянного, к которому когда-то (а когда именно?) приходил славянский вождь,— все это вроде бы свидетельствует, что летописец и в данном случае пользовался лишь устным преданием, причем гораздо менее конкретным, чем рассказ о поселении трех братьев на приднепровских горах.
Однако будем помнить и иное: критика древних текстов, в двадцатом веке то и дело превращающаяся в гиперкритику,— дисциплина тоже достаточно ненадежная, чему примеров не перечесть. По крайней мере, в нашем случае с Кием правы оказались те простосердечные люди, которые в своих научных трудах исходили из полного доверия к сообщениям Нестора. Но на какой все же исторической глубине, в каком именно хронологическом слое залегли события, соответствующие короткому летописному сообщению? Мне заранее было известно, что наиболее полный, точный современный ответ на такой вопрос можно получить в работах киевских археологов и историков, произведенных за последние двадцать лет. Так, на той же самой Старокиевской горе постучался я в дверь особняка по Владимирской, 3 — в отделение Института археологии Академии наук Украинской ССР.
Беседовать мне довелось с доктором исторических наук Петром Петровичем Толочко.
Первая экспедиция, в которой он участвовал, работала в знаменитом ныне Любече, и руководил теми раскопками Борис Александрович Рыбаков. От боготворимого студентами ученого юноша Петр Толочко старался перенять искусство интуиции, умение видеть сквозь дерн, сквозь пустой культурный слой: «копать станем здесь, ни на метр в сторону»... Но тогда же, в то самое лето, примечалось — одной лишь интуиции мало, не все можно взять «нутром», нужен еще и громадный объем подручных знаний, именно подручных, подсобных, потому что заступ уже вошел в землю по самый черенок и, значит, некогда теперь ездить за справками в академическую библиотеку.
Когда молодой археолог начал самостоятельную работу в Киеве, ни интуиция, ни освоенный опыт предшественников, изучавших древние слои здешних почв до него,— ничто вроде бы не сулило не только немедленных сенсационных открытий, но даже надежды на сравнительно скромный успех. Считалось, что «Верхний город» Киева, в том числе «город Владимира», а особенно же его древнейшая часть, прозываемая Старокиевской горой, в археологическом отношении обследованы если не исчерпывающе, то достаточно полно. Считалось, что Киев как город сложился к концу IX — началу X века и искать его первопоселенцев до этой границы не имеет смысла. Считалось также, что в социальном разрезе это был город кричащих противоречий, «город дворцов и землянок».
Но все же какие-то беспокойные предчувствия заставляли Петра Толочко навещать именно Старокиевскую гору. Как известно, в «Повести временных лет» хронологический отсчет собственно русской истории начат летописцем с 852 года. Но если Нестор, утвердивший эту веху, говорит о Кие и его братьях как о людях, живших весьма и весьма задолго до середины IX века, то, видимо, речь идет не о десятилетиях, и, по крайней мере, не одно и не два, а несколько поколений горожан обитали на Старокиевской горе до 852 года.
Хотел бы я знать, каковы они собой, эти археологические первообразы-предчувствия, беспокоящие человека, когда еще ничего не доказано, но в темноте будто фосфоресцирует некий след, верно угаданный?
К счастью, молодому археологу не пришлось ждать слишком долго. Почти первые же раскопки, произведенные им на Старокиевской горе, на северном ее склоне, выявили несколько жилых зданий, которые по признакам найденных здесь гончарных и другий изделий твердо можно было датировать VII веком. Конечно, одной такой находки слишком мало, чтобы во всеуслышание объявить: город возник намного раньше, чем мы считали. Предчувствие обязано быть терпеливым. Тем более что археолог знал: на горах, тянущихся здесь цепочкой вдоль днепровского берега с севера на юг, люди селились еще в головокружительно отдаленные времена. В окрестностях Киева известна стоянка, которой насчитывается... 25 тысяч лет! Изучены и более «молодые» сельбища, существовавшие тут в четвертом тысячелетии до нашей эры. Заселены были киевские горы, и, видимо, достаточно густо, и племенами ранних славян, представителей так называемой зарубинецкой культуры. Они обитали тут в конце первого тысячелетия до н. э. и в начальные века новой эры, причем вели оживленную торговлю с населением Черноморского и Средиземноморского бассейнов. Тому свидетельство — большое число римских монет, найденных археологами в кладах и жилищах зарубинецких славян.
Однако поселений много, но Киев один. Толочко знал: существует в науке мнение, согласно которому начало города допустимо изводить прямо из зарубинецких поселений. Но, кажется, он имел уже достаточный опыт, чтобы к такого рода допущениям относиться сдержанно.
— Теперь, когда известно,— говорю своему собеседнику,— что Киев возник не в конце десятого, не в седьмом и даже не в шестом, а еще в конце пятого столетия, какие все-таки есть твердые основания для того, чтобы не выводить его родословную из еще более отдаленных эпох? Те же, к примеру, славяне зарубинецких племен — разве нельзя и их считать киевлянами? Они ведь, как вы сами пишете, деятельно торговали с городами и колониями Римской империи, а торговля — признак самостоятельности и экономической надежности сторон. А что, если рискнуть и представить себе на минутку, что рассказ летописи о Кие относится к людям и событиям не пятого, а первого века нашей эры?..
— Твердые и объективные основания для того, чтобы отсчитывать историю Киева именно со второй половины пятого века, безусловно, есть. Назову главное из них. Жизнь зарубинецких племен и их преемников на наших приднепровских горах к концу четвертого столетия совершенно замерла. Наступает длительная пауза, мертвая зона для археологов; земля молчит, в ней никаких следов жизни — ни керамики, ни монет, ни захоронений. Что случилось? Куда исчезли поселенцы, так хорошо обжившие район киевских холмов на рубеже и в первые века нашей эры? Все станет на свои места, если вспомним, что середина первого тысячелетия новой эры — рубеж Средневековья, конец Древнего мира. Как раз на эту пору приходится гуннская экспансия. Совершается великое переселение народов... Но миновала гуннская опасность, и на киевских горах вспыхивают очаги новой культуры. Вспыхивают, чтобы уже никогда до наших дней не угаснуть. Раскопки 1971, 1972, 1976 годов дали нам конкретный материал, относящийся к концу пятого века. Это было время, когда восточнославянские племена объединялись в крупные союзы, нуждающиеся в городах, в центрах ремесленного производства, торговли. В археологических материалах конца V—VI века — жилищах, ювелирных изделиях, монетах, следах укреплений, языческом капище, обнаруженных на киевских горах,— явные следы ранне-городского поселения. Оно уже тогда было названо городом Кия, Киевом. Византийские монеты императоров Анастасия I и Юстиниана I подтверждают вывод академика Б. А. Рыбакова о том, что визит князя Кия в Константинополь произошел в конце V — начале VI века.
— Значит, явление новой культуры имело еще и свой четкий нумизматический признак: римские монеты уступают место византийским?
— Да, именно с этой поры восточнославянская народность вступает в прочные многовековые отношения с Византией.
Я прошу собеседника показать в натуре хотя бы некоторые места раскопок, которые существенно обогатили археологическую летопись города.
