Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №09 за 1960 год
Высоким надтреснутым голосом залаяла собака. На зов Родуана вышел молодой сухощавый шиллук и после короткого разговора с Родуаном принес в жестяной банке из-под консервов мутной рыжеватой воды. Отхлебнув сильно пахнущую болотом жидкость, я шутя спросил Родуана:
— А не отправлюсь я на тот свет от этой влаги?
Неожиданно шиллук ответил мне по-английски:
— Не следует пить много. Вы можете заболеть.
— Но вы пьете эту воду?
— У нас нет другой. Мы привыкли, — шиллук засмеялся, и я увидел, что нижние зубы у него были целы. И вообще было в нем нечто такое, что как-то выделяло его среди других деревенских нилотов. Он носил обычную матерчатую повязку. На лбу ряд бугорков — знак шиллукского племени, рельефная татуировка на левом плече. Но, кроме массивной двойной цепочки на шее, у него не было никаких украшений: он не носил ни перьев в волосах, ни многочисленных колец на руках и ногах, ни громоздких серег, которые мужчины часто вдевают в верхнюю часть уха. И все-таки главное его отличие было в манере держаться, в прямом, пытливом взгляде глубоких черных глаз.
— Вы из Германии? — спросил меня шиллук и этим вопросом немало удивил Родуана. Дело в том, что в дальних нилотских деревнях обычно не знают разницы между белыми, а английских чиновников обычно называли турками по воспоминаниям об оттоманцах — первых охотниках за рабами в этой стране.
— Из России? — удивился шиллук, услышав ответ. — Там очень холодно!
— Откуда вы знаете?
— Сержант Сэм рассказывал.
Мы присели на землю под колючей молодой пальмой и продолжали беседу. Из-за тукуля то и дело выглядывали два мальчика, но приблизиться побоялись, несмотря на приглашения отца. К нам подошел старик. Услышав беседу на непонятном для него языке, что-то спросил и снова скрылся в хижине. После Родуан сказал мне, что старик спрашивал, нет ли у нас соли.
Нашего собеседника звали Ачел. Его покойный отец получил однажды от миссионера лоскут ткани и наконечник для копья, но в обмен обязался отдать своего сына в миссионерскую школу. Там Ачел жил три года, изучал английский язык. Однажды в школу приехал английский чиновник. Он отобрал несколько старших учеников (среди них был Ачел) и объявил, что они мобилизуются в африканский корпус. Новобранцев доставили в Малакаль, там погрузили на баржи и повезли по Белому Нилу в Хартум. Так Ачел стал солдатом колониальных войск.
В то время в Европе началась война. Вскоре она пришла и в Африку. Из Эфиопии и Сомали итальянские части вторглись в Судан, они заняли крупный город Кассалу на Голубом Ниле и некоторые другие населенные пункты вдоль эфиопской границы. А спустя полтора года, когда главные силы держав «оси» были прикованы к советско-германскому фронту, союзники вытеснили фашистские части из северо-восточной Африки. Суданские формирования вместе с другими силами союзников были переброшены на север, где Роммель рвался к Нилу вдоль побережья Средиземного моря.
Ачел служил во вспомогательной части. Солдаты этой части главным образом строили дороги и доставляли грузы. Он побывал в некоторых больших городах, встречался со многими людьми, присматривался к другой, не знакомой ему жизни. И разноликий мир, доселе скрытый от него синим горизонтом саванны, произвел на шиллука странное, противоречивое, но сильное впечатление. Возможно, когда у нилотов будет своя литература, этот процесс станет темой для проницательного художника.
В сумбурном хороводе новых впечатлений Ачелу помогал разобраться его командир сержант Сэм Лонгмен — рабочий из Бирмингема. От него впервые услышал Ачел о том, что белые люди тоже не одинаковы, что одни из них присваивают себе работу других, что между ними идет борьба.
Подразделение Ачела находилось в Джибути, когда у всех на устах было слово «Сталинград». Там он услышал от сержанта о далекой стране, о ее снегах и о том, что люди там решили устроить свою жизнь по-другому. Ачел и сейчас не представляет, как это они сделали, но знает, что не так, как в других странах.
После войны, возвращаясь домой, Ачел и его сослуживцы некоторое время не могли попасть в Хартум, так как бастовали железнодорожники, требовавшие улучшения условий труда. В Хартуме он увидел большую демонстрацию. Толпы людей шли по улицам и хором кричали: «Колонизаторы, убирайтесь вон! Да здравствует независимость Судана!» Полицейские на лошадях врывались в толпу и били демонстрантов бамбуковыми хлыстами.
Ачел привез домой подарки и небольшую сумму денег, скопленных за время службы. Он был уже другим человеком и не хотел жить так, как жили его родственники. Ачел отправился в Малакаль в надежде найти какую-нибудь работу.
Но ему не повезло. Первое время он перебивался случайными заработками: носил грузы на пристани, служил на побегушках у местных негоциантов, месил глину на строительстве нового дома, рубил дрова для пароходов. Многие дни просиживал Ачел на пристани или на рынке, ожидая, что кто-нибудь его позовет. Случайного мизерного заработка не хватало на пропитание. Он растратил большую часть своих сбережений и вернулся в деревню. Молодой, сильный, деятельный, он решил построить новую хижину. Трудился со всем семейством, и к началу дождей тукуль был готов. Тот самый, возле которого мы сидели, — просторный, высокий, с окном. Ачел даже соорудил в нем для себя самодельную кровать. На людях он всегда появлялся в коротких штанах — шортах, оставшихся от военной службы, и часто носил рубашку. Односельчане смеялись: Ачел стал турком!
Нередко вокруг Ачела плотным кружком собирались шиллуки, особенно молодежь, и слушали его рассказы. В самых интересных местах люди причмокивали языками: «це-це-це-це-це», — а иногда выражали недоверие.
— Ты большой враль, Ачел, но послушать тебя интересно, — говорил один старик, когда солдат рассказывал о больших, многоэтажных домах. — Зачем же нужны такие тукули, чтобы люди жили один над другим? Ведь разумный человек поставит жилище рядом, а не будет сооружать его над головой другого.
Порой Ачел заводил речь о том, что чужие люди хозяйничают на их земле, давят налогами, а ничего не делают, чтобы люди жили лучше. Нехорошо отзывался о рете и говорил, что шиллуки сами должны выбирать вождем достойного человека, который будет заботиться о всех. А если он окажется плохим, то его нужно сместить и выбрать другого. Однажды Ачел отказался принести жертву для таинства «вызывания дождя», назвав все это чепухой, чем и восстановил окончательно против себя местного вождя и жреца-шамана.
Как-то раз Ачел копал землю нодом и разминал ее руками, подготавливая для посева дурры, когда с дороги свернула машина и подъехала прямо к нему. Из автомобиля вышел британский колониальный чиновник двое полицейских с ружьями.
— Это еще что? — чиновник ткнул тростью в шорты Ачела. — Сними сейчас же, и чтобы впредь ходил голый, как все!
— Вы не имеете права...
— Что-о? — взъярился чиновник и стегнул шиллука хлыстом по лицу. Раз. Другой.
Ачел как стоял с нодом, так и кинулся на белого, но удар приклада повалил его на землю.
В городе комиссар объявил Ачелу, что только в связи с тем, что он является кавалером британской военной медали, смертная казнь заменяется тюремным заключением.
Из тюрьмы Ачел вышел тогда, когда британского комиссара уже не было. В честь провозглашения республики была объявлена амнистия.
...Ачел говорил медленно, с трудом подбирая чужие слова, которыми уже давно не пользовался. Иногда обращался за помощью к Родуану. Ребятишки, преодолев свой страх, приблизились и стояли на одной ноге, как два черных журавля. Высоко в нёбе, густом и чистом, колеблющимся клином летели на север большие птицы арнук. Я почему-то вспомнил, что неподалеку, в провинции Дарфур, нашли птичку, окольцованную в Ленинграде.
Родуан заторопился домой. На прощание я спросил Ачела, что он думает о будущем.
— Не знаю, — ответил шиллук. — После освобождения прошло еще очень мало времени. Но должны быть перемены.
Подумав, Ачел убежденно добавил:
— Обязательно будут.
Смерть бегемота
Тихое хрустальное утро. После душной тропической ночи кажется свежо, хотя термометр показывает двадцать семь градусов. Пароход глухо посапывает, огромное колесо весело шлепает лопатками по воде, оставляя на реке длинный след с пузырьками и белыми жилками.
Наш пароход, по-арабски он называется бобур, очень похож на плавучую деревню: поют петухи, блеют козы. Они предназначены для пропитания в пути. Но не только. Некоторые животные принадлежат пассажирам и путешествуют вместе с ними.
Сходство с деревней придают и четыре баржи, которые тащит пароход. Две из них он толкает впереди себя, а две пришвартованы лагом с правого и левого борта. Это высокие, двухъярусные суда с плоскими крышами, которые приходятся как раз вровень с нашей палубой: перешагнув через борт, можно разгуливать по крыше.
