Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №11 за 1972 год
10.00, кабинет президента телекомпании «Найгай хосо».
«...Профсоюз телекомпании, считая, что содержание многосерийного документального телевизионного фильма «Люди, остающиеся неизвестными» противоречит стремлению народа к миру и нейтралитету и идет вразрез с 9-й статьей конституции, запрещающей Японии иметь армию и вести войну, требует от руководства телекомпании отказаться от передачи указанного фильма».
Фудзита, председатель профсоюза «Найгай хосо», протянул резолюцию профсоюзного комитета президенту. Тот но двинулся с места, и Фудзита положил листок перед ним на стол.
Президент упорно смотрел поверх голов сидевших у стола членов профсоюзного комитета и, казалось, вообще не замечал их присутствия. Его линялые глаза не выражали никаких эмоций. Молчание затянулось, и, когда напряжение достигло предела, президент вдруг заговорил.
— Статья первая закона о теле- и радиовещании гласит: «Свобода выражения в программах идей и мыслей обеспечивается беспристрастностью, надпартийностью, правдивостью и независимостью вещания». — В его фразе было столько же чувства, сколько вкладывает школьник в таблицу умножения. — ...Статья третья запрещает кому бы то ни было вмешиваться и контролировать вещательные программы, за исключением случаев, предусмотренных законом. В законе же не упоминается о возможности вмешательства профсоюза, — сделал он сноску шрифтом, гораздо более крупным, чем тот, которым набрал в своей речи текст закона. — И далее. Статья сорок четвертая предусматривает равное освещение в теле- и радиопередачах противоположных точек зрения. Тем самым, — для этой сноски президент выбрал кегль, употребляющийся лишь в рекламных плакатах, — закон охраняет свободу слова, на которую покушается профсоюз».
Президент встал, давая понять, что долее не задерживает членов профсоюзного комитета.
11.00, студия телекомпании «Найгай хосо».
Прошло около часа, как мы приехали в «Найгай хосо», а к записи все не приступали, и это удивляло не только меня, но и артистов русского народного хора, успевших привыкнуть за месяц гастролей в Японии к строгой пунктуальности, с какой начинались и заканчивались концерты в театральных залах, выступления на телевидении и радио. Артисты в голубых с белым сарафанах, в шелковых черных шароварах и красных косоворотках, подрумяненные и напудренные, слонялись по просторной студии, рассматривая телекамеры, мониторы, разрисованный васильками и маками полотняный задник. Ни операторов, ни осветителей в студии не было. Пусто и за широким, во всю стену, стеклом, отделяющим студию от подмигивающего красными, зелеными, матовыми огоньками пульта со множеством кнопок, рычажков, переключателей. Оттуда во время репетиции подавались через динамик команды прибавить или уменьшить свет, поднять или опустить микрофоны, передвинуть телекамеры. Исчезла ведущая программы — девушка в кимоно, будто заимствованном у гейш с картин Утамаро. Только что я рассказывал ей об истории хора, о местах, где хор родился, чтобы она представила коллектив телезрителям...
Наконец, дверь в студию распахнулась и вбежал антрепренер, сопровождавший хор в поездке по Японии. Он рассыпался в извинениях, длинных и витиеватых, просил еще немного подождать и, пока «незначительные», «совсем маленькие», «просто пустяшные» проблемы будут разрешены, подкрепиться закуской за счет телекомпании. Рабочий в сером комбинезоне с эмблемой «Найгай хосо» вкатил в студию тележку, груженную коробками с бутербродами в фирменных пакетиках и ящиками кока-колы. Я увидел на голове рабочего повязку «хатимаки» и надпись на ней: «суто» — искаженное английское слово «страйк», и понял, почему нет людей в студии, почему не начинается запись. В телекомпании — забастовка.
Уехать мы не могли — шоферы автобусов, доставивших нас сюда, присоединились к забастовщикам. Автобусы принадлежали «Найгай хосо». Кафе телекомпании тоже прекратило работу, и лишь из уважения к гостям там согласились приготовить и прислать бутерброды. Нам оставалось только ждать.
Внезапно студия осветилась, за стеклом у пульта появился режиссер — один, без ассистентов, к телекамерам подошли операторы. Однако это были не те операторы, с которыми я познакомился на репетиции, и управлялись они с аппаратурой без особой уверенности. Сомневаться не приходилось: технических работников заменили заведующие отделами, дикторы, обозреватели, редакторы — те, кто не входит в профсоюз телекомпании.
Режиссер дал знак, артисты выстроились полукругом позади баяниста и балалаечников, прозвучала команда приготовиться, и... студия погрузилась во тьму.
— Профсоюзный комитет выполнил-таки свою угрозу... — услышал я чей-то голос.
12.00, кабинет президента «Найгай хосо».
Президент, накрыв ладонями листок с резолюцией профсоюзного комитета, не сводил глаз с экрана телевизора. Через 15 минут после того, как он выпроводил из кабинета руководителей профсоюза, передача прервалась, диктор, извинившись перед телезрителями, сообщил, что профсоюз «Найгай хосо» объявил забастовку, и на экране появилась заставка — изображение здания телекомпании. Президент смотрел на нее уже более полутора часов.
— Все собрались, — приоткрыв дверь, доложила секретарша.
— Пусть войдут.
Кланяясь в сторону стола, в кабинет вошли заведующие отделами и торопливо расселись в креслах. Первым заговорил Окада из рекламного отдела. Он назвал цифру убытков, которые понесла телекомпания за полтора часа забастовки, и сумму, которой она лишится, если забастовка будет продолжаться. Особо Окада подчеркнул опасность потери такого «спонсора», как автомобильная компания «Ниссан». Результаты обследования, начатого ею, окажутся не в пользу «Найгай хосо», и автомобильная компания наверняка предоставит свою рекламу другим телестанциям.
Президент слушал заведующих отделами, и лицо его оставалось таким же бесстрастным, каким было при, встрече с профсоюзным комитетом. Ожили лишь глаза, в них поселилась тревога. Президент знал, как трудно сейчас находить «спонсоров». А ведь сегодня начало предвыборной компании, и открыть ее предстояло выступлением кандидата либерально-демократической партии. Президенту не надо было объяснять важность связей с руководством правящей партии.
«Уступить требованию профсоюза? — размышлял президент. — Но это значит выбросить 24 миллиона иен, которые должно «Найгай хосо» управление войск самообороны за съемки и показ телефильма. Впрочем, дело не только в деньгах. Та же либерально-демократическая партия заинтересована в демонстрации фильма. А это, может быть, даже важнее...»
Кивком головы президент отпустил заведующих отделами. Когда они покинули кабинет, президент распорядился соединить его с городским полицейским управлением.
— Иватэ-сан, — негромко сказал он в трубку, — я все же не теряю надежды увидеть вас сегодня на телеэкране. Мы тут кое-что предпринимаем, но на всякий случай я хотел бы заручиться вашей помощью... Нет, нет, такие решительные действия пока преждевременны, да и на публику они производят плохое впечатление. Я думаю, мы справимся своими силами, однако быть готовыми вам не мешает...
13.00, внутренний двор телекомпании «Найгай хосо».
Нас разместили в гримерных, откуда мы хорошо видели двор, запруженный передвижными телевизионными станциями, напоминающими огромные автофургоны для перевозки мебели, и машинами с флажками «Найгай хосо» над радиаторами. Немногие свободные метры между автомобилями постепенно заполнили люди в серых комбинезонах с хатимаки вокруг головы. На крыше одной из передвижных телестанций установили микрофон, туда же забрался парень с аккордеоном, и грянула песня. Динамики доносили до нас слова:
Красных флагов на улице —
Сколько деревьев в горах.
Мы вышли на бой за мир
В едином строю.
Взявшись под руки, люди раскачивались в такт песне. Образовавшиеся перед автофургоном шеренги напоминали волны, ритмично накатывающиеся на берег. В шеренги вливались новые люди, выбегавшие из здания, шеренги росли, вытягивались, и скоро стадо автомобилей оказалось захлестнутым бурным приливом. На крышу автофургона влез человек, тоже в комбинезоне, подошел к микрофону и поднял руку. Песня оборвалась.
— Давай, Фудзита, говори! — выкрикнули из толпы.
— Мы объявили забастовку, требуя убрать из программы милитаристский фильм «Люди, остающиеся неизвестными», — сказал Фудзита. — Компания же обвинила нас в нарушении свободы слова. Нет, мы не против свободы слова. Мы против свободы попирать конституцию и готовиться к новой войне! Мы против свободы снять с нас рабочую одежду, — Фудзита похлопал себя по комбинезону, — и надеть солдатскую форму!
Толпа загудела, раздались аплодисменты. Фудзита снова поднял руку.
