Журнал «Млечный Путь» - Млечный Путь, 2012 №02
По вечерам они порой появлялись на «бродвеях» центральных ярусов, временами маячили на спортплощадках, забредали в кинозал, кое-кто захаживал в бар, но итогом их прогулок был всегда этот уголок по соседству с комнатой дежурного электрика.
Этот закуток в шутку прозвали Старой Хрычевней. Располагался он в самом конце сорок седьмого яруса, под пожарной лестницей. Одна его стенка приятно грелась от соседства уранового котла, а под потолком висела маленькая тусклая лампочка, которая начинала угрожающе раскачиваться всякий раз, когда База совершала очередной маневр в пространстве.
Обычно там было туманно от дыма безникотиновых сигар, шла ожесточенная игра в нарды или домино, в неимоверных количествах выпивался чай, и над всем этим витал неторопливый разговор.
Я работал тогда старшим инженером в управлении геологических изысканий, днем корпел над отчетами экспедиций, составлял сводки, сочинял справки, а по вечерам писал рассказы. Раз в месяц на меня возлагались обязанности ночного дежурного по Базе, как, впрочем, и на остальных специалистов среднего звена.
В одно их таких дежурств и забрел я в Старую Хрычевню. И… остался там. С тех пор я почти каждый вечер забирался в уютный уголок под лестницей и слушал, слушал рассказы ветеранов. Многие из них я потом записал. Недавно, перебирая свои архивы, я наткнулся на один из этих рассказов, который и предлагаю вашему вниманию.
Эдвард Тотс, которого базовские старички с ехидцей прозвали Чуть-Того-с, в отличие от прочих обитателей Старой Хрычевни, был на Базе гостем. Он прилетел откуда-то из глухой галактической провинции повидаться с сыном, который очень не вовремя задержался в рейсе. Целыми днями его папаша слонялся по огромным угрюмым коридорам космической базы № 19, изводил заведующего экспедиции, диспетчеров порта и начальника почты. Он производил впечатление тихого, смирного старичка, мягкого, застенчивого и совершенно неприспособленного к космосу. За глаза старая язва брандмайор Афлатун едко, но метко окрестил его «астрохлей». И в самом деле, трудно представить себе, чтобы этот человек когда-либо в жизни занимался каким бы то ни было созидательным трудом, ибо во всех вопросах, связанных с космосом, навигацией, пространством, астрономией или производством, он проявлял совершенно фантастическое невежество. Тем не менее он был очень начитан, не расставался с томиком Бодлера на французском, хотя Афлатун и уверял всех, что при чтении тот держит книжку вверх ногами. В Хрычевне он бывал постольку, поскольку ему надо было где-нибудь находиться по вечерам. Этот уютный уголок под лесенкой около будки дежурного электрика, приют базовских отставников и пенсионеров, был единственным местом, где все они чувствовали себя действительно дома. К Чуть-Того-су в этом заведении относились очень нейтрально, чтобы не сказать пренебрежительно, почти не замечали. Но как-то раз, когда у старичков зашел спор о различных достоинствах и недостатках славных покорителей Галактики, под началом коих довелось послужить им в молодые годы, Эдвард Тотс неожиданно заговорил и поведал нам удивительную историю, которую я сейчас и предлагаю вниманию любезных моему сердцу читателей. А начал он так:
— Я знавал лично многих славных командоров. Но сдается мне, что львиную долю славы отхватил себе человек, ни в коей мере ее не заслуживший. Да, милостивые государи, если космос и знавал бонвиванов и фанфаронов, то самым спесивым и самовлюбленным среди них несомненно был некий командор Филипп У. М. Бридж. (У. М. расшифровывалось как Уильям Моррис.) Злые языки поговаривали, что интеллекта в этом человеке было не больше, чем в одноименной пачке сигарет, а пользы и того меньше. Неизвестно в силу каких качеств своего характера, заслуг или связей получил он место начальника исследовательского звездолета. Очень скоро и начальству его, и подчиненным стало ясно, что места этого он совершенно не заслуживает. И уже готов был суровейший приказ о его понижении в чине и полном увольнении, как вдруг неожиданно пришлось все пересмотреть и срочно представлять его к ордену. Он просто должен был благодарить судьбу, что случайно открыл новую планету, причем изобильнейшую, причем обладающую разумным населением, и причем совершенно не прикладая к этому рук.
Я так уверенно говорю об этом потому, что в ту ночь на вахте его корабля стоял мой отец. Именно он заметил стаю диковинных существ, которые хороводом окружили звездолет, именно он поднял тревогу и он же не допустил, чтобы командор открыл пальбу по беззащитным зверюгам, которые, как вскоре выяснилось, оказались племенем космических скитальцев. Впечатление они, конечно, производили ошеломляющее и даже слегка отталкивающее. Внешне они представляли собой нечто среднее между каракатицей, осьминогом и морской звездой, довольно причудливой розовато-лиловой окраски, с шестью толстыми щупальцами и тремя глазами на большом воздушном мешке, наполненном гелием, который позволял им летать над поверхностью планет и в космосе. Летая, эти существа перерабатывали невинный газ в нечто тяжкое и смрадное, в ползучий черный дым, который извергали из себя всякий раз, когда хотели передвинуться. Вещество это было менее опасным, чем хлорпикрин, но эффективным ничуть не меньше горчичного газа. Наши знакомцы не умели разговаривать, если не считать разговором клекот и невнятные цокающие звуки, которыми они изредка обменивались при еде. Единственным их преимуществом перед людьми были превосходно развитые телепатические способности. Они могли обмениваться между собой связными мыслями и яркими образами. Впрочем, круг их интересов замыкался на еде и самолюбовании. В остальном уровень их развития был не выше, чем у троглодита. Язык их насчитывал 150–200 слов, из которых большую часть составляли междометия. Некоторые ученые позже пытались искать в них отголоски влияния некоей працивилизации, выискивали в их среде хоть какие-то намеки на зачатки наук и искусств, но тщетно. Ну чего вы хотите? Представьте себе человека, живущего в мире, лишенном естественных врагов и суровых условий, в мире, изобилующем пищей, светом, теплом, прекрасными климатическими условиями, индивидуума, лишенного каких-либо проблем, даже половых, ибо размножаются эти существа почкованием, представьте себе, говорю я вам, гения, живущего в этом благодатнейшем из миров, — и вы получите ленивого, туповатого, скучающего бездельника, недотепу и немного философа, каковыми и являлись большинство туземцев. «Но, где же? — вопросили их люди. — Где этот мир и почему вы покинули его ради холодного и пустынного космоса?..» — «Да вот же! — отвечал старый Вождь, чья кожа поросла лишаями от времени. — Вот она, наша планета, с которой нас изгнали в результате гнусных происков всяких мерзавцев, вроде вулканщиков, ржавоболотников и чащобников… Нас, исконных обитателей этого мира, которые имеют прав на него гораздо больше, чем они! Во-он тута находится эта планета и называется она…»
— Филумбридж! — заорал командор. (Видно, это слово давненько уж вертелось у него на языке.) — Отныне и навеки пусть наречен он будет Филумбриджем!
И он доставил изгнанников назад, промерил и заснял всю планету. Его рапорт в Управление астронавтики напоминал «космические оперы» из книжонок для подростков. Он не поленился расписать свои «подвиги» на ниве Контакта. А на карте планеты отныне и навек красовались море Филиппа, залив Уильяма, хребет Морриса и океан Бриджа. В скором времени люди стали частыми гостями на Филумбридже. Они долго пытались завязать какие-либо контакты с прочими племенами планеты, но ни вулканщики, ни ржавоболотники не проявили к ним особой симпатии, а чащобники вообще… ну, да, это тема для особого разговора. И, возможно, эта планетка так и осталась бы в списках заповедных, если бы не оказалась самым настоящим ртутным Клондайком. Самородная ртуть там водилась в количествах, поражающих самое смелое воображение. Там стояли ртутные лужи, плескались ртутные пруды и озера. Сам воздух планеты был напоен ядовитыми испарениями, которые с удовольствием вдыхали туземцы. Вкусы у них, надо вам сказать, были весьма специфическими. Питались они в полном смысле этого слова воздухом, серная кислота служила им приправой к завтраку, а крепкий электрический разряд действовал на них, как валерьянка на кошек.
В мрачные грозовые дни видно было, как они поднимались под самые тучи и, раздув свои мешки, носились между молниями, как взбесившиеся дирижабли. В короткое время на Филумбридже вырос ртутнодобывающий комплекс, а при нем филиалы, лаборатории нескольких институтов и поселок с населением в пять тысяч человек. Я среди них был старожилом.
Отец мой близко к сердцу принял колонизацию планеты. Ведь она в какой-то мере была его детищем. До конца дней своих он не мог себе простить, что по его вине первозданный и прекрасный в своей чистоте и нетронутости мир оказался в алчных лапах нашей технологической цивилизации. Он входил во все комиссии по защите прав коренного населения планеты, сочинял и подписывал петиции, организовывал марши протеста против колонизации планеты, а потом и вовсе добился перевода на Филумбридж и стал там вскоре начальником, диспетчером, радистом и инженером единственного филумбриджийского космодрома, женился. Вскоре родился я. Мои детство и юность прошли на Филумбридже. Отмучившись два года в Альтаирском университете, я вернулся назад не без облегчения. Из всего многообразия профессий, которые могла предложить мне наша бездушная цивилизация, я выбрал ремесло поэта. А поскольку стихи мои браковали во всех редакциях, я решил обождать, пока мир созреет для восприятия моего творчества, и принялся помогать папе присматривать за космодромом. Однако действительно любимым моим занятием было бродить по планете, читать стихи туземцам и болтать с ними о том о сем. Я настолько адаптировался к этому миру, что на мой организм совершенно не оказывали вредного воздействия ядовитые пары. Я редко надевал кислородную маску и был на короткой ноге с окрестными племенами. Вернее, то были разные кланы одного разросшегося племени изгнанников, которым по-прежнему правил седоглавый Вождь. Лишь одно это племя благоволило к человеку и прозывалось оно драбаданами. Я пропадал у них, бывало, неделями, и они принимали меня за своего. Такой образ жизни я вел довольно долго, был им доволен и не мечтал ни о чем другом. Но однажды утром произошло событие, перевернувшее всю мою жизнь.
