Сука или Враг по крови - Алексей Леонидович Курилко
А потом его убьют… А меня Судьба не убережет и заслуженным покоем не одарит. Хотя я в какой-то момент буду мечтать о смерти, бога просить о смерти буду, но… Дохлый номер, просить у Бога поскорее бы сдохнуть… Бог не глуп, но он глух, если слух принимает молитвы о смерти, Он за это наказывает ещё сильней утяжеляя жизнь. Но, лады, об этом чуть попозже… Меня, короче, тогда не опять не укокошили, представь себе! Нет, со мной Судьба поступит ещё более жестоко…
…Жаль, что я не писатель. Хотя литературу люблю. С раннего детства любил читать. Читал запоем всё подряд, помню… Да… Но выразить на бумаге историю своей жизни я не смогу. Не, смогу, чтоб я сдох, не смогу, говорю, потому что не раз уже пробовал!.. Однажды всю ночь кропал, исписал два десятка листов… Утром вырубился. Днём проснулся, давай эту муть читать… Мама дорогая! Гоголь-моголь, хрен проссышь! Всё как-то коряво, путано-запутано… всё сжёг, к чертям! Нет уж! Рождены ползать и так далее! Лучше так! Я просто буду наговаривать, а затем какой-нибудь хороший литератор , может даже ты, мало ли… приведёт мои «душевные шепоты» в порядок. Подчистит, отредактирует… Лады?..
…
Война ничего у меня, кроме жизни, отнять не могла. А выживать я умел. Порода такая, и воспитание соответствующее. Да и Бог хранил – не без этого. Когда в атаку бежишь, тут уж как пофартит: кому клифт с дырой, кому земли сырой. Выбирать-то не приходилось. Тут как в «стосе»! Что раздали, тем играй. Смерть одинаково со всех сторон караулила. Под ногами мины, сверху снаряды; впереди гансы, позади заградотряд… Кроешь матом вместо «ура» и Родину, и Сталина, и комбата, и мать их всех!.. И не слышишь собственного крика… А ну не дрейфь, штрафня, немец сам боится! Вперёд, подельнички, только вперёд!.. Но до немецких траншей добегают немногие. Этим счастливчикам выпадает честь отомстить за погибших, за свой страх и отчаянье и выместить накопившуюся злобу на живых людях или наконец умереть самому. Ты стреляешь, колешь, бьёшь… До той поры, пока последняя вражина не испустит дух. Потом наступает относительная тишина. И ты сидишь, посасывая самокрутку, весьма довольный тем, что выжил. В том бою… В этом… А в следующем?..
Три года… Чего только не случалось. В таких переделках бывал – вспоминать стрёмно. Тем не менее в итоге за три года – всё ништяк, не единой царапины.
…
Война, к сожалению, кончилась. Я растерялся. К мирному времени оказался совсем не готов. Ни дома, ни семьи, ни работы… Что делать? Как дальше жить? Идти на завод и вкалывать за копейки с утра до ночи? С какой такой печали и для какой такой радости?
Короче – не сразу, но всё же довольно скоро – я вернулся к прежней жизни. В ней всё ясно! Кто ты, зачем, чего хочешь… И замелькали поезда, города, малины… Скок да скок… Хрусты песком сквозь пальцы – в кабаках и борделях. Там стиры, водка, бабы… И снова я на мели – и всё опять по новой. Жил настоящим: сегодня о завтрашнем дне ещё не задумывался, а о вчерашнем уже забывал. Иначе было нельзя. Не получалось иначе. Такие дела, браток, такие дела…
…
Прошло чуть больше года, я погорел. Замели меня. Повязали. Чему я даже был несколько рад. За последнее время порядком устал. Ничего, думаю, отдохну на киче; поваляюсь на нарах, отдышусь… Я старался не думать о том, что впереди меня ждут ещё более страшные испытания, чем те, которые я прошёл на фронте. На воле гулял душок о разгорающейся в лагерях так называемой сучьей войне.
Дело в том, что все блатные, соблазнившиеся зачётом «год за три» (а то и шансом вообще быть представленными к снятию судимости как искупившие кровью) или по другим каким мотивам ушедшие на фронт, были не только исключены из касты честных воров, но и переведены в позорную касту сук, то есть стукачей, крыс и предателей, завязавших с преступным прошлым и активно работающих «на досрочное освобождение». Естественно, большинство бывших воров, не в силах мириться с лишением привилегий и авторитета, восстало против вчерашних товарищей; восстало с твёрдым намерением либо вернуть себе утраченные права, либо совсем уничтожить десятки лет существующий порядок. Воры приняли вызов и, уверенные в своём превосходстве, заочно приговорили всех сук к смерти. Так начинались сучья война и полный беспредел, нередко подогреваемые лагерной администрацией… Властям это было выгодно втройне!
…
- Загружайся, – сказал вертухай и подтолкнул меня в спину.
В камере было, как у Христа за пазухой: душно, сыро и темно.
- Масть? – спросили меня.
- День добрый, граждане отдыхающие! Загораем?
- Масть? – упрямо переспросил скрипучий голос из полутьмы.
- Вор, – ответил я по старой памяти.
Тут обитатели хаты пришли в движение. Я почти физически ощутил, как угроза выползает из всех щелей и неотвратимо ползёт в мою сторону. Меня бросило в пот.
Тени обступили меня, и в камере стало совершенно тесно.
Это финиш, подумал я, отбегался.
Но вдруг…
- Какой же ты вор, ротный? Спокойно, братва! Этот пассажир мне хорошо знаком.
Я старался рассмотреть говорившего.
– Спрячь заточку, Щука! Перед тобой, едрёна вошь, орденоносец!
Говоривший приблизился вплотную:
- Здравия желаю…
- Пархоменко! Ты?!
- Так точно. Я.
Мы обнялись. Затем прошли в
