Жнецы Страданий - Алёна Артёмовна Харитонова
Зима в этом году выдалась холодная и снежная. Поутру, пока от дома до ворот тропинку расчистишь — замаешься. А стужа такая, что дыхание перехватывает!
Лесана возвращалась от колодца с двумя полными ведрами, вода в которых уже начала схватываться ледком. Ветер дул в лицо, мешая смотреть, обжигая щеки.
— Дай, помогу.
И ведра, только что такие тяжелые, вдруг сделались невесомыми. Девушка оглянулась, с трудом разлепляя смерзшиеся ресницы.
Высокий широкоплечий парень в овчинном тулупе перехватил ношу и улыбнулся. Лицо у него было круглое, курносое, простое. Самое лучше в мире лицо! Лесана зарделась. Мирута давно запал ей в сердечко. А она нравилась ему. И весной, возможно, он придет со сватами. Нет, не «возможно», точно придет! От этой мысли на душе становилось тепло-тепло, и даже обжигающий ветер не мог остудить горение сладкого пламени.
Шли молча. Да и о чем говорить? Все они друг о друге знали. Он — сын кузнеца, она — дочь гончара. Не самая завидная невеста, чего уж душой кривить. Семья не шибко богата, скотины в доме немного, зато детей — семеро по лавкам. И она, Лесана, самая взрослая. Была у нее сестра, летами старше. Но вот уже четыре года, как пропала Зорянка. Вечером, в прозрачных осенних сумерках провожал ее жених до дома. Всего-то и надо было дойти от одного двора до другого. Так оба и сгинули. Искали их наутро, звали, кричали, надеялись — спасли несчастных деревянные ладанки-обереги. Но нет. Только собаки беспокоились и выли…
Вызвал тогда деревенский староста обережника, чтобы защитил поселение от возвращения двоих влюбленных. Недешево обошелся охранительный обряд, так недешево, что не сыграли в тот год ни одной свадьбы — не на что было пиры пировать, едва дотянули, перебиваясь с овса на полбу, до нового урожая.
А Лесана до сих пор помнила колдуна — высокого бледного мужика, облаченного в серую, как дорожная пыль, одежу. Он тогда посмотрел на ревущую в три ручья девочку таким холодным и неживым взглядом, что у нее подкосились ноги. И думать забыла рыдать. Хотя… как не плакать, когда родная сестрица вместе с женихом обратилась в нежить и в любой миг может возвратиться на родимый порог — стонать, скрестись под окнами, смеяться диковатым смехом или со слезами звать родичей, чтобы выглянули из избы?
Зато после обряда, проведенного наузником, в деревне стало спокойнее. Теперь обережный круг, очерченный вдоль тына, берег от нечисти все поселение. Даже впотьмах можно было выйти во двор, а то и дойти до соседнего дома. Конечно, по-прежнему мало кто осмеливался нос из дому в сумерках высовывать, но все равно было так спокойнее.
Мирута — из всех храбрецов на деревне первый — рассказывал Лесане, как ночью с друзьями на спор ходил аж до самого колодца! И, хотя сердце едва не выскочило из груди, никто парня не тронул, но он клялся, будто слышал Зорянкин голос, зовущий из-за тына. Отец тогда надавал ему подзатыльников и целую седмицу не выпускал из кузни, работой выбивая из бестолкового придурь. Ибо все знали — не спасет охранное заклятие, если поманит жертву лишающий разума зов Ходящего. Добро, коли висит на шее оберег заговоренный. Но иным храбрецам, бывало, просто хватало услышать голос, взывающий о помощи. Такие сами выбегали на кровожадного волколака и становились добычей.
Да, всякое случалось. Потому каждый знал — с наступлением ночи, если хочешь остаться в живых, из дому — ни шагу. Богат ты или беден, но серебро на защитный талисман-оберег для жилья отыщешь. У кого достаток позволял, те заговаривали целые подворья. Если же беден был человек, накладывал он заклятье всего лишь на дом, но дом этот делался укрытием и для скотины (если имелась таковая), и для людей.
Когда у отца дела шли совсем плохо, или когда год был неурожайный, засушливый, в доме Лесаны теснились за перегородкой и корова с теленком, и коза, и десяток кур. Никуда не денешься.
То ли дело семья Мируты! У них у каждого есть дорогой оберег-ладанка на шее, заговоренный на защиту от зова Ходящих не на год, не на два, а на целых пять лет! И кузня, и дом, и все подворье их осенено особым наговором.
А вот у соседей — бондарей с окраины — денег не водилось, потому, когда померла в семье бабка, не на что было пригласить колдуна — отшептать покойницу. Похоронили ее за буевищем, ибо знали — поднимется.
Так и оказалось. Встала старая через два дня и несколько седмиц ходила вокруг деревни, скрежещущим голосом звала сына. Пришлось тому продать корову, чтобы утихомирить мать. Но долго еще малые дети в доме бондаря кричали во сне, все казалось им — скребется бабушка в дверь, хочет войти и загрызть…
Чего только не бывало. Да.
Думала обо всем этом Лесана, идя к дому, а рука сама собой тянулась к ладанке, висящей на шее под исподней рубахой. Ни у кого в ее семье не было такой. Заговоренной от зова кровососа. Этот оберег подарил Мирута на праздник Первого льда.
Но вот и родные ворота. Девушка остановилась и обернулась к провожатому. Тот нес огромные ведра без малейшей натуги и смотрел счастливыми глазами на шагающую впереди подругу. Дочка гончара была хороша! Русая косища толщиной в руку спускается из-под платка на спину, щеки и нос на белом лице полыхают отчаянным морозным румянцем, но синие глаза под белыми от инея ресницами смотрят открыто и прямо.
— Давай, — протянула она руки в меховых рукавичках, собираясь забрать у парня ведра.
Тот покачал головой и поставил тяжеленные бадьи в снег у тропинки.
Девушка залилась краской, но молодого кузнеца это не смутило, он зажал малиновую от смущения пригожую спутницу между сугробом и забором и, знай себе, целовал, пользуясь тем, что от сторонних глаз их прятал опушенный снегом куст калины.
Наконец, задыхающаяся Лесана вырвалась, толкнула ретивого ухажера и подхватила ведра.
Мирута засмеялся, глядя, как улепетывает от него застенчивая краса:
— Скажи отцу, едва снег сойдет, сватов пришлем! — весело крикнул вслед.
А девушка хлопнула тяжелой створкой ворот и
