Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №01 за 1972 год
— Длина амбаров — тридцать один метр, ворот — семь с половиной, дома — двенадцать...
Несколько таких изб — вот и квартал! Эта работа еще не окончательная, прикидочная: когда дом будут перевозить, потребуется точность до сантиметра, иначе не соберешь потом, не врастишь в землю, как он врос сейчас.
Художник Игорь Шандро, расположившись на бревнах, переносит на белый лист строгий рисунок усадьбы. Дом в шесть окон (ставни еще с ночи закрыты наглухо), двое ворот под двускатными крышами — слева и справа от дома, амбары, торцом выходящие на улицу, — замкнутый деревянный четырехугольник, острог в миниатюре, отгороженный от мира, независимый от него: все хозяйство внутри крепких стен. Тяжело приоткрылись ворота — к нам навстречу вышли пожилая женщина и двое белоголовых мальчишек. Черно-рыжая лайка лениво высунула нос и тут же спряталась: на улице было знойно. Елизавета Константиновна присела на завалинку, сбитую из досок, сложила руки под выцветшим передником и стала расспрашивать — кто мы и откуда? Вопрос за вопросом, хозяйка разговорилась и рассказала свою нехитрую, но так часто слышанную потом в других деревнях от таких же, как она, пожилых женщин историю...
Родом она из Пашина. Вышла замуж за дубынинского парня и помнит, как проходил через Дубынино Бурлов с отрядом.
— Красивый был Бурлов, ох, хорош был. Все радовались ему. Помню, свекор тогда отдал отряду четырех коней да пять овец зарезал, чтобы накормить всех. А муж мой на гражданской все годы отвоевал. Скольких коней под ним поубивало, а он жив! А в эту войну на трудфронт ушел: рыбу фронту давал старик мой. Да вот лет двадцать как утонул. Я одна с мальцом осталась. Сама тогда с испорченной рукой рыбачить стала. Сын подрастал, кормить надо было. Кончил он пять классов, пошел на тракториста учиться. Сейчас в лесничестве работает, а это, — она махнула рукой на белоголовых мальчишек, — сыновья его. А коль домом интересуетесь, заходите... Лет сто стоит, а может, и более. Хороший был охотник Федор Шаманский, дак и умер в тайге...
Прощаясь, сказала слова, от которых зашлось сердце:
— Спасибо, что поговорили со мной...
Усадьбе действительно лет сто. Дом обшит сосновой дранкой. Так, на городской манер, отделывали дома в конце прошлого века зажиточные крестьяне. Именно своим точным социальным адресом и интересна эта усадьба. На ней появляется первая за нашу экспедицию табличка: «Памятник народного зодчества. Охраняется государством. Братский музей».
Потом такие таблички появились в Подъеланке на доме конца XVIII века, и в соседнем селе Владимировке на избе начала XVIII века, и на типичной усадьбе середняка в Пашине, и в Нижней Шаманке на доме XVII века с подклетью и заплотом. Очень старую избу нетрудно выделить глазом, стоит лишь присмотреться внимательней: «кондовые» лиственничные бревна (каждое — до полуметра толщиной) потеряли свой теплый золотисто-коричневый цвет, потемнели, осели у фундамента; свес крыши поддерживают повалы-кронштейны, или резные выступы, и «курицы» — корень целого ствола ели, выведенный из-под крыши наружу; массивное бревно — охлупень, или конек, — прижимает крышу сверху; на бревнах зарубки, счет венцам велся снизу; изба сработана топором, и концы бревен шершавые, неровные; на одном из верхних бревен по углу дома вырублено углубление — старинный водосток. Ставни простые, без орнамента, гвозди и крюки кованые. Да и внутри избы очень низкие притолоки и маленькие окошки (их затягивали бараньей брюшиной или слюдой — «окончины слюдяные с железом»); печь глинобитная, а не кирпичная, покоится на лиственничной плахе, «корзине»; пол и потолок — из мощных плах, колотых надвое вдоль стволов лиственниц... Порой дом стоит на подклети, словно в два этажа, и подклеть защищает жилой верх от холода. Деревянный заплот, как вторая стена, только наклонная, прикрывает избу снаружи.
Сибирская изба. Хранит ли она еще смолистый запах дерева или уже утратила его, впитав стойкий дух домашнего очага («Я еще маленькая была, а она уж черная стояла» — так частенько датировали старожилы возраст построек), она без слов поведает, как жили здесь люди. Она расскажет, что земли в этих местах испокон веков было много и потому строились свободно, широко. Что края эти в прошлом были неспокойные, «каторжные», и отгороженность от внешнего мира — высокие глухие заборы, два наулочных окошка, а пять во двор — не была лишь следствием сурового и замкнутого характера живших здесь людей; что крытый двор с переходами, по которым можно попасть во все амбары, так же как прочные стены, высокие крыши и небольшие окна были естественной защитой от сибирских морозов и снегов.
Но не только о рациональности зодчих говорит сибирская изба, она передает их понимание красоты. Они клали бревна просторно и видно. Не прикрыты тесом даже конструктивные элементы — торцы слег, углы зданий. Человек ощущал, что тело дерева, когда оно свободно, не зажато, прекрасно, что серый цвет сосны и золотистый лиственницы, таинственное переплетение волокон передают прелесть тайги с ее густыми запахами хвои, светом бьющего сквозь кроны солнца, с ее мрачными буреломами... Сибирские избы просты, лаконичны и строги, как прост и строг был весь быт их обитателей. И если бы не резные подзоры на домах и воротах, если бы не витиеватые наличники, они казались бы суровыми, какими и кажутся самые старые избы. В них ощущаешь одно желание того, кто строил, — иметь крышу над головой, выжить, выжить во что бы то ни стало здесь, в глухой тайге. Но вот научился человек хозяйничать в этих когда-то новых для него краях, богаче и надежнее стала его жизнь — и захотелось ему украсить свой дом, сохранив его прежнюю простоту. И он стал резать топором фигурные повалы — кронштейны, украшать резьбой охлупни и наличники. Позже наличники стали выпиливать. Фантазия художников словно выплеснулась вся, без остатка, в сложное деревянное кружево. И от этой пышности, ажурности наличников еще более заиграл скупой бревенчатый фон стены...
Деревня Гарменка смотрит окнами на Ангару. Так нередко стоят здесь деревни — лицом к водной дороге, к погоде, к удачной ловле. Жарко пахнет полынью и пылью. Ветра нет, и все-таки председатель сельсовета выбрал крайнюю избу, на отшибе. Огонь лижет столетние бревна, трещит сосновая дранка. Языки пламени коснулись веселых наличников, побежали к высокой крыше. Говорят, меж бревен клали раньше деньги на счастье. Был ли счастлив этот дом? Рухнула крыша, искры столбом взметнулись к небу. Пламя гудит, шкворчит. Остов дома серо-черный, графичный, просвечивает насквозь: огонь полыхает внутри. Последней падает матица — балка, что держала потолок. Падает с человеческим стоном...
Кинооператоры работают метрах в ста от горящей избы. Ближе не подойдешь. На берегу сидят мужики, бабы, дети из соседней Нижней Шаманки и смотрят на огонь. Скоро судьба этого дома станет судьбой многих домов: надо готовить ложе водохранилища. Уже опустело немало деревень. Заброшена и Гарменка. Заросла травой улица.
Забиты двери изб. Забиты окна. Другие, напротив, открыты настежь — из пустого дома на пустую улицу... Люди разъехались — кто, получив пособие, строится на землях новых совхозов, кто перебрался в городские квартиры Братска и Усть-Илима, кто, не пожелав расставаться с домом предков, перевозит его на новое место. Вот увезли дом, и осталась печь посреди деревни...
Молча смотрят люди из Нижней Шаманки на огонь. Изредка перебрасываются словами:
— У нас как пожар был, так полдеревни как растаяло...
— Дом-то строили, когда деду лет десять было, а он, почитай, лет сорок как помер.
— Так уж не проживем, как жили. Поедем на огонь, в большие города, будем на железной дороге кататься.
Где-то внутренне для них уже все решено, отрезано, и они, привыкшие к нелегкой таежной жизни, знающие цену своим рукам, не боятся будущего. Может быть, пройдет год-другой, и их дети с любопытством горожан будут смотреть тот фильм, что снимают сегодня Борис Оппельдт, Виктор Никифоров и Геннадий Приезжев. Они увидят костер на берегу Ангары. Силуэты коней. Девчонка с волосами цвета огня вскакивает на коня, и тот уносит ее в белую пелену тумана. Ночное... Увидят женщин, чьи лица закрыты платком по глаза — попробуй поработай в поле, в лесу, где воздух серый от комаров. Увидят рыбаков, что выходили когда-то на ночной лов. Качается лодка, горит смолье в зубьях кованой «козы», освещая реку и стаю рыб над холодным дном; задубленные руки рыбаков перебирают сеть... Возможно, эта жизнь покажется удивительной: на расстоянии то, что невозвратимо, всегда выглядит романтичнее.
Прошлый быт уходит с берегов Ангары под натиском Братска и Усть-Илима. Идея освоения энергетических богатств Ангары и, следовательно, преобразования края нашла свое отражение еще в планах ГОЭЛРО. И когда в 50-х годах была построена первая ГЭС каскада — Иркутская — и потянулись от нее в тайгу, на север, линии электропередачи, — это означало: быть Братску. Интересно взглянуть сегодня с вершины поросшего пихтой хребта на Братск — он начинался с «зеленого городка» у Падунского порога. Море, глубокие заливы, светлая полоса пляжа и неподалеку от берега, среди неоглядной тайги, на расчищенной от леса плоскости, прямые нити асфальтированных улиц, белые черточки домов, квадраты площадей, трубы заводов... Город большой и уже вросший в эту землю. Это ощущаешь по потоку машин на улицах и на шоссе, что связывает в единый организм южную, теперь основную, часть города с поселками Падун, Энергетик, Осиновка... По широким «столичным» витринам магазинов, по часто меняющимся рекламам кинотеатра, по сказочному деревянному кукольному театру и многоэтажному — из стекла и бетона — зданию гостиницы «Тайга». Пляж, закрытый телами загорающих, гул моторных лодок, запах краски и дерева на краю залива, где готовят к плаванию самодельные катера и катамараны. Связки серебристой сороги, вывешенные на балконах; тропинки, пробитые пешеходами в обход дорог, через газоны; яркое цветение петуньи на клумбах. Люди обживают город. Будущий центральный проспект узнается сегодня по шлейфу пыли, что тянется над улицей-просекой; к морю ведет еще наполовину выложенная плитами дорога. По старой памяти один из районов Братска называют Палатки; так и говорят: «Пошли к Палаткам». А там пятиэтажные дома... А через несколько лет архитектурными ориентирами города станут 9- и 16-этажные здания, построенные по современным техническим и эстетическим нормам. Перспективы у города обещающие, да почему бы не быть им, когда земли в избытке, воды, электроэнергии вдоволь. Сегодняшней Сибири нужен братский индустриальный форпост. Осознав себя городом, Братск почувствовал необходимость ощутить себя логическим продолжением всей своей истории, новым ее звеном. Нетрудно понять, сколь серьезна необходимость создания музея освоения Ангары, сколь велик смысл в музейном овеществлении прошлого. Как многое сможет понять человек, если своими глазами увидит Братский острог, эвенкийский и бурятский чумы, сибирскую деревню и рядом — живой, реальный, новый Братск. Если увидит лица (пусть отлитые в бронзе) тех, кто жил ради освоения Приангарья — от енисейского казака Максима Перфильева до строителей Братской ГЭС. Если сам прочтет документы — будь то челобитные или завтрашние строки о родившемся Ангарском энергетическом каскаде и сквозном водном пути через Ангару. Братский музейно-мемориальный комплекс не должен быть аналогом создающегося Иркутского заповедника деревянного зодчества. Это будет музей труда: его главным, самым впечатляющим экспонатом должна стать плотина Братской ГЭС. Ее строила вся наша многонациональная страна, и молодежь держала на этой Всесоюзной ударной комсомольской стройке экзамен на прочность. Десятки тысяч человек приезжают в Братск, чтобы взглянуть на город — символ меняющейся Сибири; 200 тысяч человек 59 национальностей считают его своим домом. Они хотят и должны видеть, знать, понимать, как и почему «брацкая землица» превращается сегодня в Братский территориально-производственный комплекс.
