Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №01 за 1967 год
Кажется, что там, внизу, горит костер из отсыревших поленьев и над огнем греет руки невидимый патруль. И еще — у каждого звука возникает здесь особая металлическая четкость. Может быть, человек прошел по двору обычной своей походкой, но акустика заново формует и чеканит его шаги.
И с каждым следующим шагом все четче обозначается в сознании точное слово для того неясного ощущения, которым объединились для меня в этом городе и пасмурные, будто пропитанные тончайшей металлической пылью фасады зданий, и особое качество людских жестов, и отсвет туч над Невой.
Железность — вот что есть в этом городе, в его каменных порах, в запахе его ветра. У него прочная железная основа.
Возникший среди разброда стихий, он с самого начала должен был явить в себе особую — железную — прочность. Прямизна проспектов и каналов, равнение домов и деревьев, белые шеренги колонн и караульная перекличка шпилей — даже в этой внешней дисциплине чувствовался необычный закал, обещалась трудная, суровая судьба. Город как бы .наперед знал свое завтра и шел к нему упрямо, дерзко, На каждом шагу выказывая крутой, железный норов. И был в этом движении свой крепкий ритм: то наводнением, то декабристским заговором подкатывались к держарной столице светящиеся во тьме валы, чтобы, наконец, вышел из окопов и цехов, нагрянул с залива гремящий вал восстания. Нагрянул — и сорвал дворцовую плотину.
Фото: Да умирится же с тобой
И побежденная стихия…
(А. Пушкин)
Тогда снова — как и в самом начале, два века назад, — победила железная творческая логика, помноженная на многовековую стихийную жажду свободы — жажду нового горизонта.
И была еще одна, совсем недавняя победа, когда насмерть столкнулись две дисциплины: дисциплина хорошо накормленного, выдрессированного фашистского зверя и дисциплина духа — неколебимая, железная решимость одной лишь верой отогреваемых людей. И эти люди оказались на голову выше — позади были столетия истории: первые костры строителей, до костей прожигающие бураны и блоковская крутая вьюга — «ветер с красным флагом...».
Позади были подвиги узников Александровского равелина. Позади были безмолвные очереди времен интервенции и гражданской войны. И тревожным светлым взглядом смотрела из тех очередей «Петроградская мадонна» — молодая мать с худеньким спящим ребенком на руках...
Полдень. Взволнованный огонек Марсова поля. Крошечный огонек — вечный огонь. Задуть его не способна никакая сила. Раскатывается залп сигнальной пушки, по которому люди настраивают свою память о великих событиях великого города.
...А над петропавловским шпилем — снова белая парусина облаков.
Ю. Лощиц, В. Орлов (фото), наши специальные корреспонденты
Выхожу на большое разводье...
В трудный путь уходят корабли...
С раннего лета, едва трещины в ледовой броне океана начнут превращаться в разводья, и до осени, когда на пути моряка снова вырастут грозные бастионы торосов, идут суда по Великому Северному пути.
Машинами, продовольствием, одеждой заполнены трюмы. Переговариваются в тумане хриплые гудки. Жужжат самолеты ледовой разведки. Зимовщики научных полярных станций, оленеводы, зверобои, геологи — обитатели той части советской земли, что далека и сурова, не должны чувствовать недостатка в необходимом для жизни и работы.
Арктика завоевана. Это великое достижение нескольких поколений моряков. Но каждую новую навигацию ее нужно как бы завоевывать снова.
И потому в трудный путь уходят корабли.
На одном из судов ледового флота плавал, работал в минувшую навигацию специальный корреспондент «Вокруг света» Надир Сафиев — в прошлом судостроитель, моряк. Он прошел путь от Владивостока до Певека и обратно.
Две тысячи четыреста миль от Владивостока до бухты Провидения были пройдены за двенадцать дней. Это был первый — и самый легкий — этап нашего плавания в Певек, без льдов, штормов, туманов и прочих приключений. Были новые для меня очертания берегов, волны четырех морей, тихоокеанская ночь, небо и люди — незнакомые вначале и все более знакомые с каждой пройденной вместе милей.
Судно «Капитан Готский» — совсем новое, и это его первый рейс в Арктику. В этом году капитан Готский идет в плавание не живым человеком, а кораблем. Владимир Антонович, нынешний капитан, хорошо знал Готского, не раз встречался с ним в Арктике. Оба были старые, опытные арктические капитаны, оба — одного поколения.
Когда за день до выхода в рейс Владимир Антонович пришел на судно, поговаривали, что он капитан старой школы, человек суровый, к нему трудно будет привыкнуть, что он признает только работу и не простит ни малейшей оплошности. Все двенадцать дней капитан ходил по судну, изучал его, проверял работу вахтенных. При встрече с капитаном иные робели, замыкались. В его манере молчаливо наблюдать за людьми было нечто такое, что невольно заставляло подтягиваться.
В бухте Провидения уже чувствовалась близость Арктики: небольшие льдины, холодный воздух, иной цвет моря. Караван из семи судов во главе с ледоколом «Москва» через десять минут должен сняться с якоря.
Прошло двадцать минут.
Капитан ходит по мостику, нервничает, смотрит в бинокль на огибающую бухту дорогу. Команда давно уже заняла свои места, отданы все концы, кроме кормового. С флагмана в радиотелефон один и тот же голос беспокойно и громко опрашивает:
— «Готский», «Готский», я «Москва», что вас держит? Что держит? Прием.
Капитан продолжает смотреть на берег. Теперь нервничает старпом.
Весь караван, кроме «Готского», уже выходит из бухты.
— ...что держит? — не унимается голос.
— Якорь держит! — посмотрев на капитана, резко говорит старпом и, повесив микрофон, уходит в штурманскую...
— При-е-хал!
Того, кто приехал, ждет всё судно.
Матрос Жуков, хлопнув дверцей грузовика, на ходу кивнул шоферу и взбежал по трапу. Издали, худой и длинный, он был похож на мима, а в его манере двигаться были изящество и выразительность.
— На баке, вира якоря, — понеслось из палубных динамиков.
— На корме, отдать последний...
Увеличивающееся расстояние между судном и берегом постепенно сужает дорогу, опоясывающую бухту, уменьшает до размеров игрушечных залы
ленные машины, серые дома, разноцветные портальные краны: желтые, красные, ярко-зеленые. Горы, которые защищают бухту от ветров, — в синей дымке, а над их вершинами плывут тяжелые облака. И едва мы вышли из-под прикрытия гор, как ветер рванул эти серые облака и швырнул в наши свежевыбритые лица мелкие холодные капли. Все судно вмиг покрылось этой легкой моросью.
Приближается Арктика. Что-то ждет впереди? Многие впервые идут на Север. Во льдах все может случиться. И как говорит боцман: «Надо быть на стреме». В прошлом году караван судов пробился к Певеку, но пролив Лонга обложило таким льдом, что возвращаться во Владивосток пришлось кружным путем: через северные моря, Атлантику, экваториальные воды, Индийский океан. «Так что все, ребята, работаем», — говорит боцман.
Я спустился с мостика по внутреннему тралу и пошел в столовую — взглянуть на новое расписание. В столовой две буфетчицы и пятеро матросов во главе с судовым врачом Таней занимаются изготовлением пельменей.
— А почему этим занимаетесь вы? — спросил я.
— Потому, — получил я ответ, — потому что накормить всех пельменями — это значит, для каждого надо слепить не менее пятнадцати штук. Нас — шестьдесят человек. Всего девятьсот. И вот Мы, — говоривший, молодой матрос, взглянул на Таню, — мы пришли помочь.
В открытой двери появился Жуков, почему-то остриженный наголо. Он саркастически улыбнулся и пропел:
А что касается меня,
То я опять гляжу на вас,
А вы глядите на него,
А он глядит в пространство.
И исчез.
Неловкая пауза. Все сосредоточенно сворачивают пельмени.
— Веселится Жуков. Ну ничего, всыпят ему — поскучнеет, — сказал кто-то. Помолчали. И тут из динамика голос:
— Матросу Жукову подняться в рубку. Повторяю: матросу Жукову подняться в рубку.
Дверь рубки открывается, и, широко улыбаясь, входит Жуков; от сильного порыва ветра дверь резко захлопывается. Жуков, поймав взгляд капитана, застыл на месте, вытянул руки по швам, потом вдруг покраснел, в голубых глазах — растерянность.
Старпом вопросительно смотрит на капитана. Жуков здесь, можно и поговорить. Но капитан даже не взглянул в его сторону. Стрелки часов в рубке показывали 20.00, Жуков подошел к рулевому и, посмотрев на капитана, спросил:
