Дорога без возврата - Татьяна Николаевна Зубачева
Симон встал и подошёл к окну. Нога совсем не болит. Обещали через три дня снять гипс, и тогда ещё неделя – и выписка. Он вернётся домой, в пустой и холодный дом. Вряд ли Малыш ждёт его возвращения, если за всё время ни разу не удосужился навестить его здесь. Малыш себе цену знает и наверняка уже пристроился самым удачным образом. Парнишка дьявольски смазлив и оборотист. Смешно, ещё месяц назад от одной мысли, что Малыш с кем-то другим, с ума бы сошёл от ревности, а сейчас… сейчас даже доволен. После парня – здесь его называют Андре – на Малыша можно и очень хочется наплевать. Честно и искренне. Как на любую продажную, что сама себя на торги выставляет… С Андре всё по-другому. Что же нам делать, Андре? Смешно, но русские всем парням разрешили называться именами, ходить не в форме. Хотя… Русские официально отменили рабство, так что им приходится держать марку. И сообразили же сделать из спальников санитаров и массажистов. Здорово придумано!
Ну что ж. Решил – делай. А то доктор уйдёт, и всё отложится ещё на день. И ещё… а там и выписка. И придётся уйти, так и не… К чёрту!
Симон решительно оттолкнулся от окна и вышел из палаты. Вечернее время перед ужином, прогулки по Цветочному проспекту, беседы в зале отдыха…
Лечебный корпус был пуст и тих, даже лампы горят через одну. Вот и нужный кабинет. Вдруг Симон понял, что надеется на то, что доктора уже нет и тогда разговор отложится сам собой. И, злясь на самого себя, он решительно, может, даже излишне резко постучал.
– Войдите, – удивлённо откликнулся красивый мужской голос.
Это русское слово Симон уже знал. Он толкнул дверь и вошёл.
Высокий плотный мужчина в белом халате смотрел на него удивлённо, но вполне доброжелательно.
– Добрый вечер, доктор. Извините за поздний визит, но я прошу вас уделить мне немного времени.
– Добрый вечер, – ответил по-английски Жариков, одновременно щёлкая переключателем на коробке селектора. – Конечно, проходите и садитесь.
Симон сел на стул с другой стороны стола, напротив доктора, прислонив к стулу костыли. Ну, вступление сделано, теперь к делу.
– Доктор, я пришёл к вам, как мужчина к мужчине.
Такого вступления Жариков не ждал, и это, видимо, отразилось на его лице, потому что сидящий напротив мужчина – да, правильно, третья хирургия, Торренс – невесело улыбнулся.
– Вы удивлены, доктор, не так ли? И всё же… если сразу по сути дела… Видите ли, вы, разумеется, знаете о классическом любовном треугольнике. Так вот, мы с вами – две вершины этого треугольника.
Жариков медленно кивнул. Действительно неожиданно, но вполне вероятно.
– А третья вершина?
– Третья вершина, – Симон снова и по-прежнему невесело улыбнулся, – это Андре. Чёрный мальчишка. Спальник. Здесь его используют, в основном, как санитара и массажиста.
Жариков кивком показал, что понимает, о ком идёт речь.
– Да, доктор, – Симон открыто смотрел ему в глаза, – я из тех, кого называют гомосексуалистами, или геями, ну, это мы сами так себя зовём. Да, я – гей. И я люблю Андре. Андре… тоже гей.
– Вы уверены? – мягко спросил Жариков.
Симон даже рассмеялся.
– Что Андре гей? Ну, конечно. Он… словом, это длинная история, но когда-то мы любили друг друга. Потом, как раз в заваруху, пришлось расстаться, я даже думал, что он погиб, и вот. Встретились. И… доктор, Андре любит вас. Но вам-то его любовь ни к чему. Вы же – не гей, это видно.
– Да, – кивнул Жариков, – к геям я не отношусь, в этом вы правы. А в остальном… давайте разбираться. Вы встречались с Андре раньше?
– Не просто встречался, а он полгода, даже больше, жил у меня.
Сдерживая себя, Жариков, уже не догадываясь, а зная, спросил:
– В качестве кого?
– Да, – смело ответил Симон. – Я понимаю и не отрицаю. Да, почти два года назад я купил на торгах, купил спальника. Ему было семнадцать лет. Но эти полгода… ему не было плохо, можете сами спросить у него, не думаю, что он будет врать. Нам было хорошо вдвоём, очень хорошо. А сейчас…
– Сейчас он – свободный человек и вправе сам определять свою жизнь.
– Доктор, это слова. Что он может понимать в жизни? И потом… понимаете, он подчиняется, привык подчиняться. Он, – Симон улыбнулся, – в этом, ну, и ещё во многом, он, как ребёнок. И навсегда останется им. Я обещаю вам, что ему будет хорошо. Не хуже, чем здесь, а во многом и лучше.
– В чём? – терпеливо спросил Жариков.
– Его будут любить, – твёрдо ответил Симон. – Он создан для любви. А здесь… нет, я не хочу, чтобы это прозвучало упрёком, но лучшее в нём закрыто для вас, вы – не гей и не можете ни понять, ни принять его. Вы же его не любите, он не нужен вам, не нужно лучшее в нём. А я его люблю. Я создам ему любые условия, дам всё, что ему нужно. Если я тогда шёл на нарушения инструкций по содержанию, фактически закона… поверьте, это было очень серьёзным нарушением и можно было поплатиться не только имуществом, но и свободой, а то и жизнью. Да он ночи не проспал в рабской камере, днём по всей квартире ходил, и ел…я тогда у спекулянтов для него покупал, я не хвастаюсь, нет, поймите. Ну, а сейчас-то… деньги у меня есть. Я, правда, немного поиздержался с этой аварией, но это пустяки. У парня будет всё. Всё, что ему нужно.
– И вы уверены, что знаете это?
– Разумеется. Поймите меня. Я не знаю, как это произошло, могу только догадываться. Скорее всего, он попал к вам больным, и вы его вылечили. Все спальники очень отзывчивы на заботу, а уж он… – Симон улыбнулся немного смущённо. – Он очень нежный, очень ласковый. Доктор, он не нужен вам, а мне… я не смогу жить без него.
Жариков кивнул.
– А с ним самим вы говорили?
