Кексики vs Любовь - Джина Шэй
— Это потому что у вас мозгов и тогда не было, — не упускает момента для шпильки Максимовская. Я же только фыркаю.
— Это потому, что у нас уже тогда были яйца, Кексик. Кстати, они с той поры выросли. Хочешь посмотреть, насколько?
Сам говорю, а лапы тем временем не упускают такой удачной возможности — ощупывают шикарный зад Максимовской, невыносимо при этом кайфуя.
Правда, недолго длится мое счастье. Внезапно приходит боль. Острая такая боль, какая всегда бывает, когда некая бешеная коза со всей дури пинает тебя в голень.
— Да чтоб тебя…
А Максимовская — коза и есть — пользуется тем, что ослепленный резкой болью я ослабляю хватку, выворачивается из моих рук и с расстояния в несколько шагов демонстрирует мне средний палец.
— Оставь свои дешевые подкаты для борделей, Бурцев, — звонко возвещает Кексик, а после резко разворачивается ко мне тылом, сверкает роскошной гривой волос на солнце и цокает, цокает каблуками, в сторону подальше от музейной парковки.
Первый мой порыв — броситься за ней следом. А потом, прикинув направление её движение, сопоставив с возможной целью — я выбираю не самый очевидный вариант. Вприпрыжку несусь на парковку к своей машине. Позади меня неожиданно раздается улюлюканье и “Загоняй её, загоняй, еще успеваешь!”
Посмотрите-ка, какая азартная, оказывается, музейная публика. Или что, насмотревшись на дохлых енотов, живому бесплатному спектаклю радуешься хлеще, чем любимому сериалу по телеку?
Я оказываюсь прав. Хоть Кексик и выигрывает у меня аж целых пять минут форы, но…
У неё каблуки, а у меня колеса. И я знаю в толк в экстремальной распарковке, настолько, что когда Кексик только-только сходит с музейной дорожки на тротуар, я уже оказываюсь на том же месте, только со стороны автомобильной дороги. Не отказываю себе в удовольствии по пижонски уронить руку на дверцу.
— Девушка, девушка, может быть, вас подвезти?
Кексик зыркает на меня еще более кисло, чем до этого.
— Ну точно надо вас подвезти, — улыбаюсь лучезарно, — у вас ведь что-то болит, поэтому вы такая хмурая?
— Геморрой у меня обострился, — сквозь зубы шипит Юльчик, — блондинистый такой геморрой, гейской наружности.
— Ну, эй, попрошу, ничего нет в моей наружности гейского, — откликаюсь безмятежно, — что за замшелость, мадмуазель? Это вы по какому признаку решили мою ориентацию определить? По вымытым ушам?
— По бороде из барбершопа, — Юлька чуть не скрипит зубами от бешенства. Ей явно не нравится, что я сбросил скорость и еду вслед за ней в черепашьем темпе.
— Если бороду не стричь, будешь выглядеть как бомж или как хипстер, — откликаюсь я насмешливо.
— Правильные гетеросексуальные мужики в твоем возрасте, Бурцев, уже умеют пользоваться бритвой, — продолжает язвить Кексик. Черт побери, даже интересно, какой у неё запас яда в защечных мешках!
— Это если они после каждого акта бритья не выглядят двадцатилетними придурками, — нравоучительно поясняю я, — и если им при этом не надо четыре раза в неделю встречаться с важными дядями и производить на них впечатление солидного бизнесмена.
— Значит, обманываешь своих клиентов, да, Бурцев? — елейным голосочком тянет Кексик, приостанавливаясь. Мне даже становится её чуточку жалко. Каблуки моя роскошная выбрала высокие, а до автобусной остановки еще не близко.
— Садись уже ко мне, коза, — смеюсь и притормаживаю, — торжественно обещаю, что не буду тебе мстить ни за торт, ни за отбитую ногу. Да и что я буду за мужик, если обижу женщину?
— Какой ты стал принципиальный, Тимурчик, — раздраженно тянет Максимовская, ускоряя шаг, — какая жалость, что ты не всегда… Ох!
Она не успевает договорить свое изобличение меня, как последней сволочи. С ней случается то, чего я ей ни в коем случае не желал — торопливо семенящие по тротуару аппетитные ножки в красных туфлях в какой-то момент подводят свою хозяйку. Она не замечает выбоины в тротуарной плитке, не рассчитывает шаг и, взмахнув руками, будто в попытке взлететь, летит на эту самую плитку.
Я впечатываю тормоз в пол быстрее, чем успеваю сообразить, что происходит. Сам не помню, как оказываюсь на тротуаре рядом с Кексиком, аппетитные губы которой кривятся в гримассе неприкрытой боли.
— Ты в порядке? — задаю риторический вопрос, хотя сам вижу, что не очень.
А Кексик смотрит на улетевший аж на два метра вперед каблук и выдает совершенно безумное:
— Маринка меня убьет… Это были её любимые туфли!
— Не дури, женщина, — осуждающе покачиваю головой, — не в туфлях счастье. Встать можешь?
Кажется, от боли и неожиданности Кексик настолько теряется, что даже принимает протянутую мной руку. Принимает, привстает на ногу без каблука, и взвизгивает уже от души.
— Больно!
Держит на весу одну ногу.
Ну только вот этого вот нам и не хватало для полного счастья!
— У-у-у-у!
— Кексик, ты с ума сошла?
Нет, мне, конечно, грех жаловаться. Попытка приступить на пострадавшую ногу заканчивается только тем, что Юльчик слабеет, сильнее и крепче цепляется в мою шею, соответственно. Но кто сказал, что это повод усугублять нашу плачевную ситуацию.
Зря я это…
В смысле — назвал ситуацию плачевной. На длинных ресницах Максимовской набухают слезы. Нервы даже этой упрямой козы оказываются не из титана. И губы дрожат так душераздирающе, что у меня примерно в том же ритме начинают подрагивать поджилки.
— Тише! — цыкаю на Максимовскую, стараясь спасти скорее себя, а не её. Если она разревется — вот тут я реально начну паниковать. У меня с женскими слезами настолько сложно все…
— Что! — гневно взвивается она тут же, будто вспоминая, на чьей шее, собственно, взяла и повисла. — Я должна за биологию свою извиниться? Да, меня легко довести до слез. Что теперь? Повесь мне на спину стикер “пни меня” и вали куда хочешь.
— И бросить тебя?
— Можно подумать, ты помогать собираешься.
— Ох, балбеска!
Хочется закатить глаза, уж больно её яркий гнев кажется мне сейчас умилительным. Вроде, пострадала, на одной ноге стоит, обеими руками за меня держится, глаза на мокром месте. А все равно выглядит в духе “что за лев этот тигр”.
Но стоять бессмысленно, надо действовать.
— А!
Юлька вскрикивает, когда обе её пухлые ножки оказываются в воздухе, перехваченные под аппетитными коленочками. В качестве вознаграждения же лично мне — она прижимается ко мне грудью. Балдеж!
— Тимур! — Кексик демонстрирует чудеса охерения, и даже вспоминает, как меня зовут.
— М? — я заинтересованно приподнимаю бровь, не торопясь, чтобы не уронить свою бесценную ношу, шагаю в сторону своей машины.
— Ты с ума сошел?
— Сошел, —
