Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №10 за 1978 год
И в следующий раз Эдик вернулся без рыбы, но сияющий: «А все-таки они светятся!» Кто светился, он сказать не мог. Жукова вместе с нашим бентосником (специалистом по водным животным, заселяющим дно) Виктором Богатовым отрядили к Ушмуну. Наутро глаза у Виктора, кажется, действительно были квадратными: «Копнешь гальку под водой, и все горит!» В пробирке он привез первую порцию живых светящихся животных. Ими оказались обычные обитатели вод олигохеты — малощетинковые черви. Мы забрались в самую темную палатку, встряхнули пробирку. Действительно, светятся зеленоватым светом...
Вечером сидели в палатке и продолжали переживать находку. Кто-то нечаянно опрокинул свечу, спичек под рукой не оказалось. Виктор встряхнул пробирку с червями, и палатка не то чтобы ярко озарилась, но света было вполне достаточно, чтобы найти спички и упавшую на пол свечу.
Пройти мимо такого явления мы не могли. И хотя в программу работ нашего отряда подобные наблюдения не входили, решили провести маршруты вверх и вниз по реке, чтобы выяснить границы распространения этих олигохет, их численность. Нужно отметить, что Чекунда находится как раз на границе двух физико-географических районов: вверх от нее Бурея ветвится многочисленными протоками по плато (здесь как раз и проходит трасса БАМа), ниже река врезается ущельем в хребет Турана. Поиски светящихся олигохет выше Чекунды оказались безрезультатными. Зато ниже, в пределах хребта Турана, от устья реки Ушмун до скалы Собор, светящиеся черви обнаруживались на всех галечно-гравийных отмелях.
Хорошо мы все-таки знаем природу... Ведь до сих пор свечение у пресноводных олигохет, кажется, не отмечалось еще никем.
Довольно, однако, Экзотики: экспедиционная жизнь состоит из будней.
Например, приспело время заняться подробным изучением морфологии русла Бурей: глубинами, откосами берегов, донными отложениями. Без этого нельзя было просчитать нужную нам модель.
Измерение глубин на поперечных разрезах рек делается так. Лодка становится на якорь. На нее с берега теодолитом берут засечки, а дальше, используя простую тригонометрию, точно определяют место, где стоит лодка. С лодки опускают лот или наметку (шест с делениями) и измеряют глубину. Затем, следуя точно по створу, лодка перемещается на новое место — и снова на якорь.
Участок работы выбрали от моста БАМа до Чекунды. На сорока километрах разбили десять створов и отправились мерить. Наш самодеятельный, скованный из трех ломов якорь весил около 30 килограммов. Но даже на плесах, если можно назвать плесами участки со скоростями течения до 2,5 м/сек, якорь лодку не держал. Так и вернулись ни с чем.
Прикинув, что Эдик в прошлом был штангистом-перворазрядником, хотя и в довольно легком весе, решили добавить к якорю еще груз. Нашли какую-то железяку килограммов на 20—30 и привязали ее к тросу несколько выше якоря. Взяли с собой в качестве грубой рабочей силы Сережу Сиротского и снова двинулись искать гидрологическое счастье.
Теперь якорь держал! Сергей, как бульдозер, прокладывал перпендикулярно реке просеки для нивелировки. Я носился по берегу с теодолитом, делая засечки на лодку. А Эдик, что-то произнося шепотом, чтобы никто не слышал, поднимал и опускал якорь. На каждом створе это приходилось делать шесть-восемь раз. И не просто поднимать и опускать, а делать это, балансируя на носу лодки, и каждый раз старательно, чтобы лодка стала точно по створу. Если же в створ не попадали, то все приходилось начинать снова. Жаль, что Эдуард Павлович Жуков уже оставил помост. Думается, что после такой тренировки он бы существенно улучшил свои результаты.
Отработали за день три створа и, довольные, уже в темноте вернулись в Чекунду.
На следующий день первый же створ попадал как раз на перекат. Эдик, уже освоившись со своей новой профессией, точно по створу ставит лодку на точку. Я наклоняюсь к теодолиту. Смотрю в окуляр, пытаюсь сделать засечку и вижу; лодка все быстрее и быстрее уходит от скрещения нитей вверх по течению, кормой вперед. Но ведь в теодолите все наоборот. Значит, лодку сносит. Даю отмашку Жукову, чтобы он снова поднялся выше створа. А он вытягивает капроновый фал толщиной с указательный палец. Тянет что-то слишком легко... Якорь оборвался! И это якорь, который мы так лелеяли и берегли, что два года вообще не опускали в воду, чтобы он не проржавел, везли его на Ан-2 и по железной дороге.
Пришлось несколько дней лазить по свалкам в поисках подходящего по весу и конфигурации железа, чтобы все-таки как-то закончить эту нудную тяжелую работу.
* * *
У читателей этих заметок может создаться впечатление, что всю работу делали только лица, упоминавшиеся здесь. Нас было намного больше. Но экспедиция — это не только одиссеи на моторных лодках по таежным рекам. Не только упражнения с якорями-тяжеловесами и общение с компьютером в Городе. Это ежедневная и довольно нудная работа в полевой лаборатории. Хотите верьте, хотите нет, только некоторые из нас вообще ни разу не были по-настоящему в тайге, хотя прошагать до нее нужно было всего 200—300 метров. Работа не отпускала! И делать ее, видимо, намного труднее, чем лихими наскоками преодолевать перекаты. Но романтика науки и состоит в ежедневном, ежечасном получении информации для этой самой науки.
Кончали мы работу на Бурее, как обычно, поздней осенью, когда ночью водные термометры показывали около двух градусов, а на воздушных ртуть сбегала на минусовые отметки. Зато мошка не мучила. Пережили несколько наводнений, встречу с медвежатами и медведицей в одном из маршрутов. В этом же маршруте срочно вывозили из безлюдной тайги человека, раненного медведем. Таскали до жилых мест лодки со сломавшимися моторами. И нас тоже таскали. В общем, была обычная экспедиция со своими ежегодными мелкими приключениями.
И будут еще.
Там, где кончается суша и начинается море
В начале января, когда стихает рождественская и новогодняя суматоха и на лиссабонской площади Россио электрики начинают демонтировать праздничную иллюминацию, на страницы португальских газет выплескивается водопад новогодних призывов, заклинании и уговоров. Ожесточенно конкурирующие между собой туристские фирмы буквально выкручивают руки португальцу, еще не пришедшему в себя после шумных «ревельонов» — так называются здесь новогодние балы, — и благопристойных семейных ужинов, затаскивая его в самую южную провинцию Алгарве на зрелище, которое называется «амендоэйрас эн флор» — «миндаль в цвету». Да, именно в это время — в январе—феврале — и сами португальцы и туристы из соседних стран имеют возможность увидеть едва ли не самые поэтические, впечатляющие и интересные картины португальской природы.
Цветущая амендоэйра — миндальное дерево — издавна стала символом Алгарве. И, как нередко бывает, символ этот украшен романтической легендой. Говорят, что около тысячи лет назад, когда Алгарве, как и вся Португалия и Испания, находилось под владычеством завоевавших Пиренейский полуостров арабов, и этот район именовался «Королевство Ченчир», принц Ибн-Альмундин захватил в плен благородную девицу по имени Гильда. Уже само имя говорит о том, что пленница происходила из какой-то северной страны.
Разумеется, как всегда в романтических историях, девица была красавицей, и принц тут же влюбился в нее, а Гильда, в свою очередь, не заставила себя долго упрашивать, и вскоре в Ченчире сыграли свадьбу. Увы, вскоре Гильда заболела. Принц был в отчаянии и собрал созвездие светил восточной медицины. Светила долго совещались, но болезнь была» странная, непонятная, и принц, сходя с ума от горя, пообещал сказочные богатства тому, кто излечит его молодую супругу.
Такой мудрец нашелся. Собственно говоря, не мудрец, даже не врач, а... поэт. Почему поэт? Да потому, что только он, человек, хорошо знакомый с таинствами человеческой души, смог определить природу болезни и найти нужное лекарство. Поэт сказал, что Гильда больна тоской по далекой северной родине и, чтобы вылечить ее, нужно высадить по всему Ченчиру амендоэйры. Зимой, когда они цветут, сказал поэт, Гильда почувствует себя в Ченчире как дома. Поэт оказался прав цветущие сады покрыли холмы и долины королевства нежным бело-розовым снегом. Гильда выздоровела — и дальше все ясно.
История не сохранила никаких свидетельств достоверности этой легенды. Бесспорно только одно: с VIII по XIII век Алгарве действительно именовалось «Королевство Ченчир». Его столицей, экономическим, политическим и культурным центром был Силвеш, превратившийся сейчас в крошечный провинциальный и тихий городок. О маврах напоминает крепость на холме в центре Силвеша. А о героической эпопее реконкисты — воздвигнутый в крепости памятник королю Санчо Первому, приложившему немало сил для изгнания арабов из Португалии. К концу XIII века страна была освобождена, однако пять веков владычества мавров не прошли бесследно: Алгарве (как и находящаяся к востоку от нее испанская провинция Андалузия) до сих пор хранит в своем облике в речи населения, в привычках, в традициях, в укладе жизни память о Ченчире.
