Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №07 за 1983 год
Я беседую с главным художником фабрики Борисом Кирилловичем Новоселовым, когда в кабинет входят трое. Невысокий юноша мне уже знаком, это художник Сергей Теплов. Сергей говорит:
— Борис Кириллович, вот отец и жена приехали, можно я покажу им фабрику?
— Пожалуйста, Сережа.
Но Теплов-старший не спешит покинуть кабинет:
— Как мой сын, справляется? Ведь вот — кончил в Иванове художественное училище, направили на хорошее место, так нет, заупрямился: хочу изучить лаковую миниатюру. В Холуе. Там, говорит, любую новую идею примут — лишь бы интересно да мастеровито.
Новоселов улыбается:
— Мы действительно народ вольный, это Сережа верно подметил. Еще в грамоте царя Алексея Михайловича говорилось: «В сельце Холуй поселяне пишут святые иконы без всякого рассуждения и страха».
Палех — признанный центр лаковой миниатюры — скорее тяготеет к символу, к условности; Холуй же ближе к человеку, к реальности. Да и по цвету есть разница: Палех предпочитает черный фон, в Холуе пишут по белому и по цветному. Там боятся «размыть» традицию, мы же считаем: пусть молодые художники пробуют себя в Холуе, у него диапазон широкий, всем места хватит.
Ваш Сережа работает уверенно, смело. А кто жена, врач? Ну и прекрасно, пусть к нам переезжает. Мы вон сколько квартир строим. И миниатюра будет писаться совсем с другим настроением, когда жена рядом.
— Ну уж и с настроением? Новоселов горячится:
— Именно так. В миниатюре отражается и твой темперамент, и солнечное утро, и вчерашняя размолвка с другом. Картина — существо живое, она вбирает в себя биотоки человека и, можно сказать, имеет собственное биологическое поле. Мы это ощущаем на каждом шагу. Вот, скажем, одна из главных наших проблем — образцы; старые приходят в негодность, новых не хватает. Федоскинцы попытались делать цветные фотографии и с них писать копии. Это не для нас. Фотография мертва. Если же у тебя дома шкатулка, писанная с живого образца, она как будто связана невидимыми нитями с оригиналом, в котором живет душа художника. Вот посмотрите, как работают художники, сами убедитесь...
Тешюв-отец — потомственный рабочий машиностроительного завода, человек основательный, он все хочет знать от «а» до «я». И мы вместе отправляемся по цехам. Сопровождает нас Владимир Андреевич Белов.
На первом этаже — заготовительные цеха. Здесь листы красноватого картона смазывают клеем, обматывают вокруг шаблона и такой «навив» кладут под пресс. Спрессованный картон — это и есть папье-маше, по которому (а вовсе не по дереву, как думают иногда) пишут лаковую миниатюру. В заготовительных цехах делают шкатулки, пудреницы, портсигары, коробки, пластины — в Холуе в работе больше шестидесяти видов изделий. Заготовку грунтуют смесью сажи и глины. Глина — с берегов Тезы, знаменитая своим качеством, за ней сам Палех сюда жалует.
На втором этаже сидят художники. На столах — большие, яркие лампы с лупой, чашечки с красками, кисти. Краски готовят, «творят», как здесь говорят, художники сами: растирают сухой пигмент эмульсией на яичном желтке. И кисти готовят сами — ведь горстку волосков, полученную со склада, надо еще превратить в надежный инструмент для письма: выдернуть лишние волоски, подровнять края.
Под рукой у художника и другие инструменты: каменная ступка — курант, птичье крыло или заячья лапка, которыми смахивают пемзу, собачий или лучше волчий зуб (на худой конец, зуб теленка) — ими полируют золото.
Владимир Андреевич подходит к Оксане Гусак, молодой художнице из экспериментальной творческой группы, и рассматривает почти готовую шкатулку — «В гостях у царя Салтана». Она создавалась, конечно, не один день, и я видел, как это происходило.
Сначала Оксана выбрала с Беловым из многих набросков эскиз и попробовала различные сочетания цветов. И только тогда приступила к работе по поверхности шкатулки. Черный фон покрыла белилами, потом наложила основные пятна: сначала все зеленые, потом красные, затем желтые. Лишь под конец прошлась золотом. Краски накладываются в несколько слоев, более густые тона как бы растекаются от основного водораздела, называемого ч пробелом». Миниатюра приобретает рельефность и воздушность. При работе с миниатюрой есть одна принципиальная трудность — выписать все детали и в то же время не растерять целостность композиции. Оксане это удалось — картина очень цельная, и в то же время хочется рассматривать каждый фрагмент.
Вся сцена обрамлена орнаментом из золотых белок, сцепившихся хвостами.
— Самое трудное — придумать композицию и детали, а писать миниатюру меня в школе научили, — говорит художница.
Оксана, как и почти все здешние художники, — выпускница Холуйской художественной школы, созданной сорок с лишним лет назад. Самая война, декабрь 1942-го, а в Совете Министров РСФСР подписывается постановление об учреждении в поселке художественной школы лаковой миниатюры. Питомцам этой школы обязан Холуй своей сегодняшней славой. Молодые мастера Виктор Елкин, Володя Седов — лауреаты премии Ленинского комсомола.
Художественный совет фабрики собирается каждую неделю и рассматривает новые работы. Сегодня как раз обсуждают шкатулку Оксаны Гусак. По мне — и придраться не к чему, но вот слово берет один из опытнейших художников, Николай Николаевич Денисов:
— Работа хорошая, но вот квадрат стола как-то выпирает...
А ведь точно — выпирает, как это я сразу не заметил?
Не удержался от замечания и Белов:
— Говорил я тебе, Оксана, поправлял, а все же Салтан получился недостаточно пластичным: он ведь сердцем чует, что гости — с вестями от родного сына, и весь устремляется к ним...
И все это они требуют от небольшой, с ладонь, миниатюры!
Председатель совета директор фабрики Анатолий Александрович Каморин считает, что самовар, который держит Бабариха,— неуместен, самовары известны со средины XVIII века. Точно называются даты и мастерские в Туле, где их делали.
Все члены художественного совета находят, что работа по реалиям слишком напоминает двор царя Алексея Михайловича, а пушкинские сказки должны быть как бы вне времени.
Так же, надо сказать, придирчиво старший мастер и главный художник осматривают «массовку» (массовую продукцию). Все оценки даются мгновенно, с одного взгляда на миниатюру, в которой тысяча деталей. Кажется, будто в голове у художественного контролера точнейшая фотография образца, сотен образцов, и копия сверяется с оригиналом сразу и безошибочно.
К счастью, нарисованное темперной краской всегда легко снять, подправить, переделать. Лишь когда работа окончательно принята, ее раз за разом покрывают лаком — «лачат», подогревая в сушительных печах до температуры около 60 градусов. Только лак придает миниатюре законченность, навечно фиксируя рисунок. Потом изделие полируют. Почти каждый второй художник на фабрике — женщина. Любопытно, ведь раньше миниатюру делали одни мужчины.
— Удивительно другое, — замечает Белов, — что прежде без женщин обходились. Миниатюра ведь — искусство тонкое, прилежное. Да и фантазия у женщин богатая... Вот Оксану мы хоть и критиковали на совете, а ведь хорошо работает!
Мы стоим с Беловым на бревенчатом мосту и смотрим на спокойную, ленивую Тезу, которая вроде бы без труда умещается в своих берегах; правый берег совсем отлогий, через каждые пятьдесят метров на нем чернеет лодка, другой — чуть повыше. Но в апреле — мае Теза подминает под себя оба берега, и люди отправляются на работу, в столовую, в магазин на лодках. Весной в Холуе без челнока, что зимой без рукавиц, делать нечего.
В 1979 году река поднялась до самой фабрики, в кабинете директора воды было по щиколотку. Миша Печкин, художник и хранитель богатой библиотеки при фабрике, вынужден был вывезти часть книг. Вывозил на лодке, спасая от буйной весенней Тезы монографии по Возрождению и малым голландцам.
А иконы куда денешь? Пострадали они той весной, их теперь реставрировать бы надо. Да только реставрация дело тонкое, специальное, на фабрике минуты свободной нет, план жмет, шутка ли, шестьсот тысяч рублей. И все золотом: холуйский лак идет во Францию, Италию, Западную Германию, Америку. «Вот если бы фабрика принадлежала Художественному фонду...» — высказывали художники заветную мысль.
— Владимир Андреевич, я видел ваши работы «Ермак» и «Андрей Рублев». А новые есть?
— Да когда же? Днем на фабрике, с учениками вожусь, потом готовим с Печкиным вечера по истории живописи да на огороде еще картошка не копана...
Владимир Андреевич лукавил, я видел у него дома множество эскизов, посвященных древнему Киеву. Но, видно, еще не пришла пора говорить об этом.
...Автобус из Холуя уходит в шесть утра. Я вглядываюсь в непроглядную тьму, жду появления света фар на том берегу. И вдруг значительно выше, по черной доске горизонта, внезапно ложится смелый и широкий зеленый мазок, за ним алый и, наконец, желтый и золотой — это поднимается солнце.
