Заноза для хирурга - Анна Варшевская
Мне не хватает воздуха, чтобы ответить. То есть он что, считает, что вина полностью лежит на мне?!
— По какому праву вы так со мной разговариваете? — наконец взрываюсь, тяжело дыша. Я и сама в ярости, тормоза слетают. Стою, сжимая кулаки, и буравлю злым взглядом мужчину напротив. Хватит! Хватит с меня!
— Что-о? — Добрынин сводит брови, но меня уже несёт.
— Что слышали! — огрызаюсь на него. — Я не несу ответственность за халатность медсестёр!
— При чём тут медсёстры? Ваш пациент — это ваша ответственность! — рычит Добрынин прямо мне в лицо.
— Потому что ошибка была Верина! Я же не могу круглосуточно следить за тем, какие лекарства вводят пациентам! — практически выкрикиваю начальству, в груди болит из-за обиды на несправедливые обвинения.
— Не можете, да! Никто не может! Предполагается, что средний персонал сделает всё так, как им было велено, — он говорит резко, на повышенных тонах, делает пару шагов передо мной в одну, в другую сторону. — Но вы, как лечащий врач, отвечаете за такие косяки перед вашим пациентом! Ваша обязанность — добиться, чтобы такого больше не происходило! Иначе зачем вы вообще здесь работаете?
— Моя обязанность? Как насчёт ваших обязанностей, как заведующего отделением? Почему вы орёте на меня вместо того, чтобы пойти и наорать на Веру?
Мы стоим друг напротив друга, как два борца на ринге — ни один не сдвинется ни на дюйм, не уступит на сантиметра.
Но события последних дней — вчерашние переживания из-за Дарси, странности в поведении начальника, моё неоднозначное к нему отношение, стресс последних часов, — приводят к тому, что у меня не получается справиться с собой. Нервы сдают, начинает щипать в носу, и я понимаю, что сейчас разревусь.
Нет! Не увидит он моих слёз! Сильно прикусываю щёку, так что во рту даже появляется металлический вкус крови, сжимаю кулаки, впиваясь ногтями в ладони — боль отрезвляет и даёт мне несколько мгновений, чтобы закончить разговор, не сорвавшись в истерику.
— Я могу идти, Никита Сергеевич? — говорю и сама поражаюсь, как тускло и безэмоционально звучит мой голос.
— Идите! — рявкает напоследок мужчина.
— Знаете, Никита Сергеевич, я, пожалуй, возьму свои слова обратно, — теперь в голосе уже слышны подступающие слёзы, и я вижу, как Добрынин вдруг дёргается в мою сторону, но тут же останавливается, приподнимает одну бровь в непонимании. Смотрю на него и, наконец, договариваю:
— Вы и правда чудовище.
Выйдя из кабинета, сразу замечаю сочувственный взгляд, который бросает на меня Надежда, сидящая на сестринском посту. Веры поблизости не видно.
— Аннушка…
— Нет, Надь, не сейчас, хорошо? — я уже шепчу, еле сдерживаясь.
— Иди ко мне, вот, возьми ключи, — Надя без слов понимает, что мне нужно остаться одной.
Киваю и быстро прохожу в закуток — ответвление одного из коридоров, в котором располагается крошечный кабинет старшей медсестры. Отпираю дверь, затем закрываю её за собой, утыкаюсь носом в рукав халата, и из глаз, как прорвав плотину, наконец капают первые слёзы.
Я вообще-то не слезлива, поэтому долго водоразлив не продолжается. Но и закончив всхлипывать, продолжаю сидеть в кабинете, тупо пялясь в стену напротив. Опустошение накатило такое, что нет сил подниматься и что-то делать.
Закрываю глаза, утыкаюсь затылком в дверцу шкафа за спиной — мысли в голове ворочаются медленно, как огромные булыжники, и такие же тяжёлые. С одной стороны, зав отделением прав. Я отвечаю за здоровье своих пациентов. Но дело не в этой его правоте, а в том, как он со мной разговаривал. Опять.
А ведь в последние недели я действительно начала думать, что Добрынин стал по-другому ко мне относиться. Глупо было быть такой наивной. Я и правда уже была почти уверена, что мы, наконец, сможем наладить нормальные рабочие взаимоотношения… но нет. Не с ним.
Хочется застонать от бессилия и… тоски?
Спустя ещё четверть часа нахожу у Нади на столе влажную салфетку, стираю подсохшие следы слёз. Хорошо, что недолго ревела — краснота пройдёт быстрее. Сейчас схожу вниз, пару минут воздухом подышу — и никто ничего не заметит. Главное, не встретить чёртова главного хирурга. Его у меня нет сил не то что видеть — даже знать, что он где-то поблизости.
Медленно спускаюсь по лестнице, надеясь никого не встретить, и с этим мне везёт. Секунду подумав, решаю всё-таки захватить куртку — уже похолодало, не хватает только простыть в дополнение ко всем неприятностям. В раздевалке сейчас никого быть не должно.
Но я ошибаюсь. Только приоткрываю дверь и сразу слышу, как откуда-то из глубины доносится злой всхлипывающий женский голос:
— И ты мне ещё будешь что-то доказывать? Всё отделение шепчется, что он на неё запал!
Замираю на месте. Подслушивать нехорошо, да, но я узнала голос Веры и… просто не могу уйти, не узнав, о ком она говорит.
Видимо, девушка разговаривает по телефону, потому что молчит некоторое время, но слов собеседника не слышно. Очередной всхлип, шуршание.
— Она у него с языка не сходит! Анна Николаевна то, Анна Николаевна это… Вечно пялится на неё! Все всё видят, одна эта фригидная сучка нихрена не замечает, хлопает своими рыбьими глазами, идиотка!
Вздрагиваю, сжимаюсь от злости, звучащей в её голосе, но продолжаю стоять на месте, вслушиваясь.
— Ага, конечно, ругает… Злится, а потом всё равно к себе в кабинет зовёт, чтобы на глазах была. Вон сейчас наехал на неё, а теперь по отделению рыщет, никак успокоиться не может, ищет эту тварь! А на меня так наорал, из-за единственной ошибки на месяц от работы отстранил, на переквалификацию отправил, ещё и сказал: один косяк — и уволит к чёртовой матери по статье. Эту-то он никогда не уволит, как же! Святая Аннушка!
Глубокий вздох.
— Нет. Ничего я не буду делать, — Вера ещё раз вздыхает и выпаливает: — Пусть подавятся! Пусть оба идут нахрен! Раз этот сукин сын тащится от таких амёб, то пусть вокруг неё и увивается! Она его всё равно пошлёт! Или не пошлёт, а он её трахнет и сам убедится, что от таких в постели никакого толку!
Господи боже, меня сейчас стошнит…
Быстро и по возможности бесшумно отступаю назад, прикрываю за собой дверь и торопливо выбегаю на воздух. Первые глотки свежести делаю, задыхаясь, как астматик.
Никогда не
