Измена с молодой. Ты все испортил! - Аника Зарян
А как будет дальше?
Чередовать каникулы и праздники? По очереди оставаться с ночевкой?
Еще не прожитая ими, эта боль накрывает меня с такой силой, что я не могу сдвинуться с места. Так и сижу на корточках, пока Карен обнимает их и благодарит за подарок.
Но Карен просчитался в своей попытке манипулировать моей материнской любовью. Не я это разрушила. Не я, черт побери! Это он всё испортил. И даже если бы я приняла решение сохранить брак ради детей, счастья бы это не принесло ни им, ни нам.
Я не смогу притворяться так искусно, как его отец, поднимающий сейчас тост за наш крепкий брак. Как его мать, улыбающаяся мне весь вечер, как ни в чем не бывало. Одна Нора всё так же чувствует себя не в своей тарелке. Она молчит и ест, потихоньку опустошая все блюда на столе… Даже её коронное «вообще-то я на диете» ни разу не прозвучало.
Через час отправляю детей спать.
Они не спорят, не пробуют выторговать еще несколько минут, потому что хотят утром найти самые долгожданные коробки — от Деда Мороза. И если ради этого надо лечь в разгар веселья, они согласны. Только весело в этот раз никому не будет. Когда за ними захлопываются двери, я наконец облегченно выдыхаю.
— Ксюша джан, иди, дочка, садись с нами! Папа за детей будет тост говорить, — машет мне свекровь. И когда видит, что я действительно иду к ним, буквально расплывается в довольной улыбке.
— Хватит, — произношу устало, — пожалуйста. Я слишком устала для второго акта.
— Ты о чем, ай бала? — свекровь растерянно переводит взгляд с меня на Карена. Тот смотрит на меня исподлобья, прожигая взглядом. Это так он собирается сделать всё, чтобы я забыла?
— Мам, хватит, — слышу голос Норы, — пойдем уже.
— Я о том спектакле, который вы тут все разыграли, как по нотам. «Сделай из Ксюши идиотку». Я всё поняла, правда.
— Карен, успокой свою жену, — басит свекор.
— Заткнись, — цедит мне сквозь зубы Карен, и я на секунду замираю, ошеломленная его обращением.
Он никогда не говорил со мной в таком тоне. И это становится последней каплей.
— Господи, какой дурой я была все эти годы… — сажусь на стул и тру ладонями лицо.
— Ксюша джан, почему ты так говоришь? Ты же знаешь, как мы тебя любим!
— Почему⁈ — больше не сдерживаюсь. — Вы все меня предали, мама.
— Пап, пожалуйста, — подходит к отцу Нора. Мне даже становится жаль ее, но я не даю этому чувству пролезть сквозь ярость и возмущение, до краёв переполняющих меня.
— Не надо больше притворяться. Хватит! Вы знали! Всё знали и не сказали мне!
— Я ничего не знала, ай бала! — причитает свекровь, трясущейся рукой протирая пот со лба.
— Не верю, мама! Не верю! Георгий Каренович её обнимал! Он знал, но позволил своему сыну сделать из меня идиотку в моем же доме!
— Карен! — снова гремит свекор, и я понимаю, что он больше не имеет надо мной той эмоциональной власти, как раньше. Не осталось следа ни от уважения, ни от стеснения, ни от любви…
— Ксюша, прекращай истерику! — рычит Карен.
Я вскакиваю с места, иду к входной двери и, раскрыв её настежь, говорю сквозь стиснутые челюсти — не хочу, чтобы дети проснулись от криков:
— Убирайтесь! Все уходите! Не могу вас видеть!
Карен подбегает ко мне, грубо оттаскивает от дверей, так, что я теряю равновесие и падаю на ковер.
— Ты не будешь выгонять моих родителей из моего дома! — ногой закрывает дверь.
— Это и мой дом тоже, Карен. — сама встаю на ноги, не позволяя испуганной Норе подать мне руки. Она растерянно подбегает к брату, удерживая его на расстоянии от меня.
— Ксюша, милая, я клянусь, я не знала ни о чём! Господи, Карен, ты совсем дурак? Как ты вообще… — Нора замолкает, в ужасе раскрыв глаза. — Ксюша, я потом узнала, но мне было страшно, пойми! Я не хотела вмешиваться. Не хотела тебе больно сделать!
— Получилось? — горько ухмыляюсь, — Черт побери, Нора, я же думала, что мы с тобой как сестры! Ты моя самая близкая подруга, Нора!
— Отойди! — отталкивает сестру Карен и подходит ко мне. — Успокойся! Хватит!
Выставляю вперед руку, не давая ему дальше ко мне приближаться.
— Прекращайте эту дешевую драму! — Свекор встает из-за стола, — Лариса, пошли!
— Мама! — кричит Нора и срывается к матери. Карен спешит за ней.
Поворачиваюсь к столу, за которым сидит бледная свекровь, хватая ртом воздух. Испуганно бегу к сахарнице и хватаю кусочек рафинада. Я была рядом, когда несколько лет назад у нее впервые случился приступ, поэтому знала, что надо делать.
Я знаю, что она не притворяется. И мне очень страшно и больно видеть её в таком состоянии. Она слабо раздвигает губы, и я кладу сахар ей под язык.
Через некоторое время дыхание ее выравнивается, на щеках появляется легкий румянец. Замечаю, что она так и не притронулась к еде в тарелке.
— Мам, когда ты ела? — спрашиваю, поглаживая ее прохладную руку.
— Не помню, дочка.
— Как же так, ты же знаешь, тебе нельзя…
— Прости меня, — шепчет она, взяв мою руку в ладонь. — Я не знала, как тебе сказать.
— Мам, не сейчас, — вмешивается Карен, но она не смотрит на него.
— Молчи… — продолжает смотреть на меня. — Как вообще об этом говорить можно? Я о детях думала…
Не знаю, что ответить. Свободной рукой смахиваю слёзы и молчу. В своей обиде я не думала о том, как именно могла быть мне озвучена правда. Карен тоже молчит.
— Я Карену сразу сказала выгнать эту финтифлюшку, пока беды не случилось. А он… Ты прости его, дочка… Вы же так… И дети у вас… Маленькие совсем, Ксюша джан…
— Я не могу, мам. — отвечаю и пробую освободить руку, но она сильнее ее сдерживает.
— Ты мать, дочка, будь мудрее. Он ошибся просто…
Качаю головой, смотря ей в глаза. Она бессильно закрывает их и опускает голову.
— Гог, пойдем домой, — обращается она к мужу. — Карен джан, помоги мне дойти до дома.
Нора бежит к прихожей, быстро
